Солнца трех миров

– Обойдешься! – ответила Даша. – Пока меня на Землю не доставишь, никаких тебе дочек.

– Ну и зря боишься, – сказала ей Машка таким тоном, как будто в настроении Даши и была загвоздка. – Мужик тебе нормальный попался, рожай не бойся. Я у вас с Танькой робяток легко приму – сложное ли это дело? Жрачки у нас теперь море, остального тоже, чего не рожать.

Благодаря изобилию боеприпасов и горючего, мы часами упражнялись на полигоне в вождении техники Перекрещенных мечей и владении их оружием. Даже Эрав пробовал стрелять, но как-то без азарта, хотя у него неплохо получалось. Комбезы у рептилоидов оказались замечательными: у каждого внутри с левой стороны имелся карман с узкими отделениями, куда можно было вставлять пальцы правой руки – все вместе, по одному или в разных сочетаниях. Это каким-то образом включало различные режимы комбезов – их то начинало продувать насквозь малейшим ветерком, то ткань становилась непроницаемой, хоть в воду лезь, а засовывание в соответствующее отделение указательного пальца активировало маскировку, причем совершенно невероятную, превращающую тебя почти что в невидимку. К сожалению, при этом мы переставали видеть друг друга на сколько-нибудь значительном расстоянии, и пока не разобрались, как проблему решали рептилоиды. В самую жару комбезы могли поглощать тепло тела, заодно преобразовывая получаемую тепловую энергию в электрическую. Объемы накопителей были ограничены, однако для подзарядки аккумуляторов винтовок, чтоб работали счетчики боезапаса, их вполне хватало.

К концу второго месяца на заставе мы чувствовали себя там и вообще на планете как дома. Эпштейн с Ингой осваивали язык рептилоидов и рассказывали нам то, что успели узнать, но пока нам удалось твердо заучить лишь алфавит, цифры да произношение нескольких слов и коротких предложений – в основном команд типа «смирно» и «шагом марш». Витя часами следил за небом через систему внешнего наблюдения, в надежде засечь свои драгоценные НЛО. Однако пока ему с этим не подфартило, а просматривать старые записи система не давала. Все чувствовали себя отлично, один только Эрав с каждым днем глубже и глубже погружался в меланхолию.

Ему не нравилась здешняя цивилизация, суть которой он уловил из наших разговоров: милитаризм рептилоидов слишком живо напоминал большеногому воинственных мата-коху. Ему не нравилась сама планета с ее жарой и безводием. Лестра и ее дочери никогда не ступали в этот мир, говорил он, иначе здесь текли бы реки, а как жить без рек – совершенно непонятно. А еще Эраву все меньше нравились мы. Дикарь или не дикарь – он был очень умен, и постепенно до него дошло, что никакие мы не посланники богов-покровителей, а обычные самозванцы. Знание большеногим русского языка и наша привычка свободно обсуждать при нем любые темы немало помогли просветлению его сознания. Мало-помалу из голоса и поведения Эрава исчезла всякая почтительность, на смену ей пришла немало обрадовавшая нас поначалу обычная приятельская простота, но сам большеногий, хоть нас ни в чем не винил, переживал свое разочарование тяжело.

– Я говорил, надо было учить его язык, – мягко попрекнул нас Эпштейн, когда дело дошло до разбора полетов. – Так мы могли бы сообщать ему лишь то, что следует.

– А что такого страшного произошло? – не понял Витя. – Наоборот, хорошо. Это раньше плохо было, когда нам приходилось ему врать.

– Ты не понимаешь, потому что неверующий, – сказала Инга. – А для Эрава Лестра, боги-покровители и всякие духи – важная часть жизни, если не важнейшая. Его народ уже пережил крушение привычной картины мира, не получив заступничества со стороны высших сил в войне с крысолюдьми и не обнаружив присутствия богов-покровителей на верхней равнине. Но это большеногие себе еще как-то объяснили. И тут появляемся мы, подаем надежду на общение с богами через нас в качестве посредников, а потом надежда оборачивается обманом. Это все равно как если бы первые христиане узнали, что Иисус был просто плотником, уставшим работать по профессии, а апостолы – обычными бездельниками, обнаружившими, что за красивые сказки их повсюду охотно принимают и неплохо кормят. После такого у бывших христиан остался бы лишь Бог Отец; ну вот и у Эрава осталась только Лестра, да только она никогда не заглядывала в мир, в котором он теперь оказался. Почувствуй себя хоть на минуту в его шкуре. Хорошо бы тебе пришлось?

Как поправить положение, мы не придумали. Не кормить же Эрава новым враньем, да и подействует ли оно после старого? Большеногий грустнел на глазах, стал скуп в словах, а потом исчез. Мы хватились его в полдень и тут же вспомнили, что не видели с самого утра.

– Мог он выйти из здания самостоятельно? – спросил Лысый, когда мы обыскали всю заставу.

– Глупый вопрос, Лысенький, – сказала Таня. – Его здесь нет – значит, вышел.

– Он сто раз видел, как мы открываем двери и ворота, – сказал я. – А закрыть их за собой – только захлопнуть.

– Эрав мог пойти лишь к хоулу, – пробормотал Эпштейн. – И, конечно, найдет к нему дорогу.

– Надо его догнать! – сказал Витя.

– Зачем? – спросил я.

– Затем, что вернувшись на Гилею со своим неверием, он там все заветы и договора порушит!

– И что ты хочешь сделать? Убить его? Держать при себе насильно?

Витя замолчал. Слово взяла Даша:

– Не такой Эрав дурак, чтобы из-за своего разочарования в нас разрушить веру остальных большеногих, и особенно крысолюдей, в завет с Лестрой. А найти его надо потому, что он не дойдет до хоула. Он кто угодно, только не пустынник. А тут кругом ящеры.

– И что потом? – спросил я.