Карфаген смеется

Мне его вопрос совсем не понравился:

– Я как раз и собирался узнать, мсье!

Он внезапно развернулся ко мне лицом и твердо пожал мою руку. Очевидно, я прошел какую-то проверку.

– Приветствую вас, сэр! Я капитан Папарайопулос. Вы храбрый человек. Давайте выпьем!

Ковыляя за капитаном, который спускался на улицу, я услышал звуки, подобные тем, что доносились отовсюду всего три дня назад. Повторилась почти та же самая сцена, только на сей раз турки стояли на коленях на площади у фонтана, в то время как другие турки выносили сокровища из своих мечетей. Где-то еще греческие солдаты стреляли во все фески, которые попадались им на глаза, и вытаскивали из зданий сопротивляющихся женщин. И в глубине души я не мог осуждать их за подобную дикость. Турки преследовали греков в течение сотен лет, и теперь греки отомстили. Они мечтали об этом с самого падения Византии. Загорелось еще несколько зданий. Жар был ужасен. От густого дыма у меня слезились глаза. Когда мы пересекали площадь, появились двое солдат. Они поймали моего несчастного Хассана. Он сжался между ними, умоляюще глядя на меня.

– Говорит, что он ваш помощник. Механик, – сообщил мне капитан Папарайопулос, быстро допросив мальчишку по-турецки. – Это правда? Механики нам нужны.

– Он бандит, – сказал я.

Когда они его уводили, Хассан уже прекратил вырываться. На башне мечети поднимали греческий флаг. Это была очень трогательная сцена: белый крест на синем фоне, развевающийся на турецком ветру. Капитан Папарайопулос устроил штаб в ковровой лавке, окна которой выходили на площадь. Здесь мы пили крепкую прозрачную жидкость – по его словам, это была местная водка. В голове у меня зашумело. Он предложил мне немного хлеба и колбасы.

– Турки забрали почти всю еду.

Я понял, что практически ничего не ел уже два дня, настолько меня захватило строительство машины. Я догадывался, что Хассан продал мясо, которое оставил нам Черкес Этем.

– Мятежники прошли к северу от нас, – сказал капитан. – Полагаю, разыскивали наши позиции. Мы в свою очередь прятались среди холмов, пытаясь найти их базу. – Он разочарованно пожал плечами. – Я был уверен, что она именно здесь.

Отряд всю весну пробивался вперед из Смирны. Капитан предсказал, что к концу года вся Анатолия окажется под контролем греков.

– Кемаль хороший солдат, но у него нет подходящих людей. Бандиты сражаются за себя. Они служат нам, если им это выгодно. Их не интересует, кто правит. Вероятно, они думают, что греки – недурная замена туркам.

Он без всякого выражения следил за происходящим на площади. Его люди казнили мусульман. Трое солдат, несомненно пьяных, гнали нескольких обнаженных девушек от одной полуразрушенной лавки к другой.

– Люди здесь привыкли к жестокости, – сказал капитан, как будто я осуждал его, потом зевнул и начал сворачивать себе цигарку. – Мы вернем вас к цивилизации, мистер Пятницкий, не волнуйтесь.

Французы и итальянцы предали их. Греция только недавно вспомнила о былой гордости. Она подняла знамя Христа в сердце ислама. Она несла меч мести. Византия была в руках христиан! Турция едва не прекратила свое существование. Она исчезла бы, поглощенная более благородной греческой империей, чудом мироздания. Но французы и итальянцы, опасаясь блистательного слияния греков и британцев, объединили силы, чтобы помешать этому союзу старого и нового Эллинизма. Они использовали самые легкие средства. Они дали оружие Кемалю. Они поощряли Захарова и его евреев продавать туркам орудия и танки, когда сам Захаров в Афинах обменивался рукопожатиями с Венизелосом[98] и клялся ему в вечной дружбе. Марсельские брокеры, которые никогда не слышали об Анкаре, посылали туда оружие и получали огромную прибыль, в то время как люди на нью-йоркской фондовой бирже, спокойно поговорив по телефону, убивали тысячи греческих воинов. Торговцы в Риме и Берлине, не служившие ни Кресту, ни Полумесяцу, богатели, потому что Крест и Полумесяц сошлись в смертном бою в Анатолии. Ллойд Джордж, лорд Керзон, Уинстон Черчилль, Венизелос, Вудро Вильсон – все политические деятели, исполненные прекрасных намерений и идеалов и приветствовавшие каждую греческую победу, сами были сбиты с толку и не сумели ничего добиться.

Они слишком долго рассматривали карты, обсуждая новые границы, тревожась о пакистанцах и арабах, чувства которых могли бы пострадать, если бы ислам был повержен во Фракии. Когда речь зашла об их собственных египетских и палестинских владениях, они дрогнули. Дети Афин и Спарты уходили в бесплодные просторы Малой Азии, нагие и беззащитные, укрытые лишь Христовым знаменем. Они наивно верили сентиментальным утверждениям старых болтунов. Им было нечем воевать. Ллойд Джордж послал их в бой безоружными, Уинстон Черчилль не дал им кораблей. Лорд Керзон испугался того, что, отдав Турцию грекам, он может потерять Индию. И таким образом не была достигнута важнейшая цель мировой войны – единственное реальное преимущество, которое обеспечило бы нам вечный мир, было упущено, а завоеватели-крестоносцы ссорились и теряли время, как уже много раз случалось прежде.

Эти благородные греки умирали в анатолийских пустынях и армянских болотах. Их кровь поливала исламскую землю, и всходы, которые поднимались из этой земли, давали пищу исламским солдатам. Тем временем английский король провозглашал: «Преклоните колени, Захаров!» и «Встаньте, сэр Бэзил!» Он касался плеча этого демонического еврея тем великим мечом, который на протяжении многих столетий служил защите чести Христовой. В палате общин и палате лордов, в горностаевых одеждах и золотых коронах, новоявленные бароны бездельничают на скамьях, поднимая украшенные драгоценными камнями чаши и провозглашая лживые тосты за государственный флаг Соединенного Королевства, за три креста, которые являются одним. Самодовольные восточные владыки проникли в самое сердце Англии. Точно так же они прежде пробрались ко двору Византии. Они управляют судьбами миллионов христиан. Они даже притворяются, что молятся в христианских храмах. Они сделали этот остров главным логовом международной преступности. Они хуже обычных пиратов, потому что не рискуют сами и крадут жизненную силу других стран. Разве их добыча помогает славе Англии? Нет! Она остается в Швейцарии, где маленькие розовощекие женщины каждый день приходят в хранилища с ведрами мыла и дезинфицирующих средств, чтобы чистить золотые слитки до тех пор, пока они не заблестят, как зеркала. Где были английские джентльмены? Что случилось с империей, которая послала лордов Байрона и Шелли на верную гибель в Геллеспонт, когда они повели отважные маленькие армии против всей мощи Османа?

Какие безумия поразили британцев после Первой мировой войны? Жадность и социализм, скрепленные ложной гордостью. Я видел, как во всем мире гибнут империи, и всегда по вине красных и евреев. «Смотрите, – кричит Гарольд Уилсон, – вы богаты. Вы можете плясать. Вы можете присоединиться к общему рынку. Вы можете отдать свои дома пакистанцам». Я слышал его по телевизору. «Вам нужна конкуренция, – говорит он, – как американцам. Вы должны занимать больше денег. Вы должны стать лучше, чем ваши соседи». И когда рабочий отказывается работать, потому что его место может захватить афроамериканец, на него бросается этот великий социалист, защитник толпы. Он непатриотичен, если хочет попросить больше денег. Ему напоминают о духе Дюнкерка, о национальной чести и гордости. Но Гарольд Уилсон говорит, что честь и гордость – это старая чушь. Деньги важнее всего. И они приходят ко мне в магазин со своими плакатами и уверяют меня, что лейбористская партия заботится о моей выгоде! Она ни о ком не заботится, кроме банкиров и членов партии. Все точно так же, как в Москве. Сталин разрушил страну, а затем воззвал к призракам великих национальных героев, к призракам тех, кого он сам убил, чтобы сплотить людей против Гитлера. Честь ничего для них не значит. Это только звонок, который вызывает у людей слюноотделение, как у собак, но, когда он звонит, никто не отвечает. Люди отчаянно тоскуют об утраченной гордости и вере. Былая гордость ненадолго пробудилась в Греции, и тогда красные, евреи, картографы явились и украли ее, купили за фальшивые деньги, насмеялись, как будто унижая Самого Христа. Именно социалисты, а не тори, поставили прагматизм выше чести. Национальную гордость продали в розницу в свингующих шестидесятых. Ее продавали на Карнаби-стрит и в Брюсселе, торговали трусами с изображением государственного флага Соединенного Королевства и сумками с портретом лорда Китченера. Национальная гордость покидала страну вместе с зонтиками, корзинами, пепельницами и пластмассовыми гвардейцами, которых увозили в Америку и Японию. Когда она им понадобилась и о ней вспомнили – ничего не осталось. Национальная гордость стала тающим мороженым в нескольких шагах от галереи Тейт, сломанной безделушкой на полу гигантского сингапурского авиалайнера, смешной шляпой-котелком на голове у саудовского школьника. Четвертьвековой юбилей[99] станет просто распродажей остатков. Остатки чести, как фальшивые святые реликвии, будут по дешевке продавать азиатские оборванцы пьяным иностранцам на Пэлл-Мэлл. Если Великобритания, предав греков, предала свое прошлое, то она предала и свое будущее, а это величайшее безумие. Они послали в бой беззащитных греков. Британцы смотрели, как русские бегут с Украины и из Грузии, и ничего не делали. Они смотрели, как польские кавалеристы вторгались в Галицию и Молдавию и захватывали вожделенные в течение многих столетий земли. Они смотрели, как социалисты шагали по улицам Мюнхена и Гамбурга. Они беспомощно поднимали руки, когда Ганди бросал свои диссидентские армии против короны, когда ирландские республиканские гангстеры взрывали полицейские казармы и почтовые отделения. И привередливая Америка отвернулась от хаоса, который сама же и помогла сотворить. Она заявила, что испытывает отвращение к Европе, и выбрала президента, который повернулся спиной к духовному наследию и повел свою страну к мечте, почти уничтожившей великие идеалы.

Они давали женщинам право голоса, слушали по радио Нелли Мельбу[100] и думали, что видят путь к Утопии. Кое-где дальновидные люди пытались идти против течения. Адмирал Хорти[101] боролся против коммунизма. Венгры знали, что такое бояться турок. Тем не менее великие державы самодовольно посмеивались, подписывая документы, которые обрекали целые христианские страны на гибель и подчинение тирании. Но самое главное, самое яркое выражение этого предательства – их отказ поддержать греков против турок. Христа раздели донага. Его высекли. Его снова пытали. Не фарисеи, нет. Его предали римляне, те самые люди, которых Он пытался спасти. Иегова был евреем, но Христос был греком. Пусть евреи забирают себе своего слюнявого Иегову, забирают Иуду Бен-Гура, Иону, Иеремию, Иосифа и Иуду. Мы сохраним Иисуса. Мы защитим Его. Славься, Боже! Крест – греческий. Византия – наша столица. Wann werden wir Zurück sein?[102] Мы поднимем наши копья, чтобы прогнать красноглазого волка, злобного шакала и тараторящую обезьяну! Наша честь воссияет золотом, как солнце. Наш путь озарит наша решимость и наша храбрость, мы станем похожи на ангелов, спустившихся на землю, чтобы возродить гордость христианского мира и поставить в центре мироздания крест. Ни один человек не сможет причинить мне вреда, ибо щит мой крепок. Он отразит всю ложь. Меня не смутит их клевета. Они пытались сбить меня с истинного пути, они шептали о моей крови. Моя кровь – кровь казака и христианина! Ни один металл не очернит ее. Ни один металл не пропитает ржавчиной мои вены! Я – ртуть. Я – серебро. Мой живот крепок. Они попытались ослабить меня, молясь надо мной, когда я был еще слишком мал, чтобы сопротивляться. Этот псевдо-Авраам! Чего он хотел добиться? Мой отец взял нож и обрезал меня. Во имя прогресса он заклеймил меня печатью Иуды. Но я посмеялся над всеми своими врагами. Взмахивая серебряными крыльями, я пролетаю над их головами и сопротивляюсь призывам их шлюх. Я избегаю их стрел так же легко, как их угроз! Моя честь цела. Они не погубят меня так, как погубили греков.