Карфаген смеется

– Миссис Корнелиус что-то знала об этой девчонке?

Кажется, она заранее подготовила список вопросов.

– Немного. Она тоже пыталась меня предупредить.

Баронесса покровительственно вздохнула:

– О Симка… Ты еще совсем ребенок. Тебя ввели в заблуждение. Как ты мог позволить ей подобное?

– Она напомнила мне Эсме Лукьянову, девушку, на которой я должен был жениться.

Из расшитой бисером сумочки Леда достала надушенный носовой платок и приложила его уголок к глазам.

– Ты слишком романтичен, мой дорогой. Но посмотри, куда это тебя привело. Она попросила у тебя защиты. Наверное, это означало знакомство с влиятельными людьми?

– У нее ничего не было, понимаешь…

– Ничего! – Баронесса расхохоталась. – Она, вероятно, зарабатывает больше самого султана, продавая наши тайны своим хозяевам в Анкаре. Вот почему она попыталась меня обмануть, когда решила, что тебя заманили в ловушку и увезли навсегда. Она хотела добраться до графа Синюткина. Она, возможно, даже добилась успеха. Бедняга просто исчез.

– Так я и понял.

Упоминание о графе заставило меня внезапно развернуться, как будто он мог оказаться у меня за спиной. Но вместо Синюткина я заметил у бара щегольски одетого бимбаши Хакира, поглощенного беседой с французским офицером. Турок мельком взглянул на меня, а потом продолжил разговор. Я по-настоящему заволновался, поняв, что поймана не вся банда. Они знали, кто их разоблачил, и могли отомстить.

– Здесь я не чувствую себя в безопасности, – сказал я Леде. – Зайдем ненадолго ко мне. Мы сможем поговорить как следует – там меньше вероятности, что нас подслушают.

Она согласилась без всяких колебаний. Я оплатил счет, и мы медленно вышли, покинули душный ресторан и окунулись в относительно прохладный воздух Гранд рю. Мимо нас проехала процессия закрытых конных экипажей. Повозки заполонили улицу. С обеих сторон шагали турецкие солдаты в парадной форме. Этот таинственный караван скрылся у Галатской башни, и на улице снова появились обычные трамваи, телеги, легковые автомобили, как будто внезапно открылись невидимые ворота. Яркий свет газовых и электрических фонарей, завывания ужасной музыки, аляповатые вывески и постоянный скулеж нищих – все это внезапно пробудило во мне ностальгию. Я мог понять нежелание Эсме покидать этот город, в котором она выросла. Я был бы рад остаться здесь ради своей же пользы и чувствовал, что непременно вернусь, когда турки исчезнут и править будут греки или русские. Возрождение Православной церкви приведет сюда паломников со всех континентов. Но уменьшит ли новый порядок восточную притягательность Константинополя?

Когда мы с баронессой проходили мимо небольшого кладбища, поблизости от нас прозвучало несколько пистолетных выстрелов. Я услышал свистки полицейских. Это были вполне обычные звуки для ночной Перы, и никто из нас никогда не обращал на них особого внимания, но в тот раз я отреагировал куда более нервно, чем обычно. Я начал озираться по сторонам, изучая переулки, мимо которых мы проходили. Из одного выглянул мрачный майор Хакир. Турок выставил вперед револьвер. В другом месте я увидел выпрыгивающих из темноты башибузуков. Со всех сторон нас подстерегали опасности. Ночь была теплой и сырой, но на моей шее выступил холодный пот. Я несказанно обрадовался, когда мы добрались до квартиры. Здесь Леда буквально бросила меня на кушетку, не в силах справиться с наплывом внезапной жадной похоти:

– Я люблю тебя, – заявила она. – Я не могу видеть, как ты страдаешь, Симка.

Когда мы разделись, я решил, что это вполне разумная плата за двадцать четыре часа отсрочки. Я задумался: не сменит ли она пластинку, если я поступлю в соответствии с ее планами. От трудностей жизни в этом городе ее ум помутился. К счастью, я понял это прежде, чем предложил ей отправиться в путешествие вместе со мной и Эсме. Леда могла бы причинить гораздо больше вреда, если бы решила осудить меня на Западе, в другой стране. Я с меньшим восторгом, чем обычно, подчинялся ее желаниям, объясняя отсутствие интереса тем, что боялся Эсме и ее друзей-националистов. «Токатлиан», очевидно, стал рассадником революционеров, безжалостных авантюристов и отчаянных мужчин и женщин самых разных типов. Я не мог больше там оставаться. Я сказал, что перееду в эту квартиру. Потом я сообщу властям о наших подозрениях касательно Эсме.

– Но что если она догадается?

Я по-настоящему развлекался, позволяя баронессе обсуждать множество вариантов предательства моей любимой Эсме. Если бы я был циничен, то мог бы подумать, что все женщины – бессовестные предательницы. Очень многие из них рассуждали об этике и порядочности только для того, чтобы поддержать свой авторитет, когда им это требовалось, чтобы добиться власти или, как в данном случае, чтобы угрожать другим людям. В Константинополе все цеплялись за самую ничтожную власть и, как следствие, все продавались. Женщины, рабы, слуги – все плели заговоры и ссорились в тени султанского дворца. Уже за несколько лет до того Абдул-Хамид, последний истинный османский император, обладал неограниченной властью, и все же постоянно носил при себе пистолет. Если беспокоили его, злили или пугали, он зачастую просто стрелял. Миллионы душ находились в его полном распоряжении. Такая абсолютная тирания приводит к тому, что подданные жаждут власти над каким-нибудь слабым созданием, будь то животное или ребенок. И в результате Константинополь стал городом, в котором обитало великое множество собак. И чем меньше власти было у людей, тем больше псов они держали.

В ту ночь, возвращаясь к Эсме, я с трудом оправился от потрясения: на какое лицемерие способна женщина, одержимая ревнивым желанием удержать мужчину! И все-таки я немного восхищался баронессой, даже несмотря на то, что она производила забавное впечатление – как человек, хитрости и отговорки которого прозрачны и поэтому безопасны. Когда я пришел, застал Эсме в состоянии ступора. Повсюду была разбросана одежда, чемоданы остались несобранными. Эсме сидела посреди груды платьев, она казалась бледной и напуганной. Ее прекрасные волосы спутались, глаза покраснели.