Кружевное убийство

– Да, Т.М. – это бабушка моей бабушки, Татьяна Макарова или, как звали ее в семье, Таточка. Она в юности мечтала разработать уникальное кружево, которым можно было гордиться даже перед ее учительницей Софией Петровной Брянцевой, и поэтому тщательно маркировала свои сколки. Сейчас бы сказали, что ее беспокоило соблюдение авторских прав, а тогда такого понятия, конечно, не было, а вот воровство чужих идей уже процветало. Но потом Таточка вышла замуж, стала Елисеевой, родила одного за другим семь детей и поменяла жизненные приоритеты. Нет, плести она, конечно, не перестала, потому что этим в конце девятнадцатого века многие женщины в нашей округе на жизнь зарабатывали, но это уже было, скорее, ремесло, а не творчество. Сколки она больше не разрабатывала, плела на заказ мерное кружево, на платья и шали не замахивалась.

– Что, по-вашему, изображено на этом сколке?

Лиля достала листок старой бумаги, уже виденный Снежаной, и бережно развернула. Кленовый лист, крупный, прозрачный, пронизанный прожилками и окутанный паутинкой изморози, красовался на нем.

– Лист клена, – пожала плечами мама. – Бабушка рассказывала, что Таточка была очень наблюдательная, и, когда обучалась кружевному искусству, старалась зарисовывать все необычное, что попадалось ей на глаза: снежинки, листья, цветы, божьих коровок. Из всего, что видела в природе, она пыталась сделать сколок, но особым успехом такие работы не пользовались. Все предпочитали классический узор, поэтому подобные упражнения она забросила.

– У кого мог оказаться ее сколок, тем более, вы говорите, что подобные мотивы были никому не интересны?

Мама пожала плечами.

– Да у кого угодно. У нас довольно много Таточкиных сколков, но это и понятно. Она всю жизнь их берегла, как память о юности и встречах с Софией Петровной, а потом, перед смертью, отдала своей внучке, моей бабуле. Та была ее любимицей. Бабуля их тоже бережно хранила, потому что к Таточке в семье относились очень трепетно. Моя мама, к сожалению, кружевоплетением не владела. Бабуля родила ее в 1913 году, потом в революцию мой дед погиб, и бабуля осталась одна, выживала, как могла, в те годы не до кружев было. Увлечение свое она начала передавать, когда мне десять лет исполнилось. Бабуле тогда было уже под семьдесят, она страдала артритом, так что с коклюшками управлялась с трудом, но заинтересовать меня искусством плетеи успела и перед смертью отдала коробку с Таточкиными и своими сколками. Но сколько всего их у нее было? Кому сама Таточка могла их отдать, к примеру, для работы? Это мне неведомо.

– Ирина Григорьевна, а вы уверены, что к жертве не могли попасть сколки именно из этой коробки?

– Совершенно уверена. Мы ее лет десять из шкафа не доставали, если не больше.

– Я в детстве по ним плела, – вступила в разговор Снежана. – Простые освоила, а сложные мне не поддались, мастерства не хватило. Потом я плетение на много лет забросила, а когда вернулась к этому занятию профессионально, мне уже было гораздо интереснее свои узоры разрабатывать. Так что мама права, мы много лет не доставали эту коробку и никому из нее ничего не передавали.

– А почему сейчас достали? По моей просьбе? – спросила проницательная Лиля, не упускавшая ни одной детали.

– Нет, когда ты спрашивала, я про эту коробку даже не вспомнила. Никогда не обращала внимания на инициалы на сколках или просто забыла. Я заказ сегодня получила на кружево, выполненное под девятнадцатый век, и в поисках вдохновения вспомнила об этих сколках.

– Если я все правильно понял, – сказал внимательно слушающий их беседу Зимин, – на трупе был найден сколок девятнадцатого века, который принадлежал вашей старшей родственнице. У вас есть коллекция таких же рисунков, но найденный вы никогда не видели, никому его не передавали, и из вашей коробки ничего не пропадало. Так?

– Так, – хором ответили Снежана с мамой.

– И у вас нет знакомых, которые могли бы интересоваться старыми работами, принадлежавшими членам вашей семьи?

– Нет, – на этот раз ответила мама, а Снежана лишь кивнула.

– Получается, единственная зацепка в расследовании преступления у нас по-прежнему – рисунок кружева, только теперь мы знаем, кем и когда он был нарисован. Осталось только понять, может ли нам это как-то помочь. Скажите, а другие родственники, у которых могли бы остаться работы Татьяны Макаровой, есть?

– Несомненно, – пожала плечами мама. – У Таточки было семеро детей, но кто-то умер в детстве, кого-то погубила революция, а потом война. Моя мама у бабушки была уже единственным ребенком, и, по ее словам, ни с кем из двоюродных она никогда не общалась. Ну и плетением кружев они вряд ли интересовались, потому что мама моей бабули была единственной девочкой. Все остальные дети Таточки – сыновья, так что свои умения она передала одной наследнице – своей внучке, моей бабуле.

– Подумайте, может, вы еще что-то вспомните. Какие-нибудь детали, которые могли бы пролить свет на личность потерпевшей.

– Бабуля рассказывала, что Таточка была довольно замкнутым человеком, точнее, крайне недоверчивым. Она с детства талдычила бабуле, что та не должна доверять чужим людям, какими бы близкими они ни казались. Кажется, у нее в юности были закадычные подружки, которые ее то ли предали, то ли обманули, и она до конца жизни так и не смогла снова довериться людям. Деталей я не помню, если честно. Столько лет прошло, да это никогда и не казалось мне важным. Я вообще рассказы про Таточку слушала исключительно из любви к бабуле. Мне самой давно умершая женщина, которую я никогда не видела, была совершенно неинтересна.