– Та щас распогодится, у нас тут дожди короткие, – с южным говорком, не оценив всей глубины мысли Таранова, ответил шофёр.
В заднее окошко «Волги» настойчиво постучал Жора. Таранов опустил стекло.
– Александр Андреевич, надо решать. Если мы до трёх часов не объявим отмену, то нам придётся оплачивать полную смену.
– Не понял.
Жора был без зонта, его поливали струи дождя, но он очень хотел быть понятым:
– С девяти до трёх – это полсмены. Всё, что после трёх – это полная смена. У нас и так жуткий перерасход и, если дождь сегодня не кончится, зачем нам вешать на себя полную смену с нулём полезных метров?
– И что же делать?
– Это Вы должны решать.
– А Матусей что думает?
– А ему похрену.
Таранов взглянул на часы. У него было ещё пятнадцать минут.
– Хорошо, Жора, я сейчас решу.
Жора удалился, и у Таранова на душе стало совсем погано. У него было такое ощущение, что злой рок, преследующий всю экспедицию, был направлен, конкретно, против него. За пять лет на Мосфильме он уже достаточно нагляделся живых примеров того, что кино делает с людьми. Ведь съёмочный процесс – это постоянный стресс. Какую группу ни возьми, все работают в режиме «всё кончено», «всё пропало» и «это конец». Истерики на площадке стали чуть ли частью нормального кинематографического процесса. И в результате – инфаркты, инсульты.
Неужели, и меня ждёт та же участь? – печально подумал Таранов и твёрдо решил этим вечером пойти в ресторан. Для профилактики инфаркта.
Он вновь взглянул на часы. Впрочем, на них можно было не смотреть: к машине уже бежал Жора.
– Ну, что, объявляем конец рабочего дня?
Таранов посмотрел не небо. Серое покрывало туч и не думало рассеиваться.
– Объявляем.
Вслед за Жорой к режиссёрской «Волге» подбежала Настя:
– Александр Андреевич, снимем с актёров грим?