– Услышишь – пообещал мне голос в эфире – Где ты, мясо?
– Увидишь – пообещал в ответ и я. Переключив канал, задал вопрос – Каппа! Статус!
– Живы – тут же ответил мечник – У реки. Видим горящий плот. Горящую крепости. Они разошлись. К плоту прет большой водный зверь. Крепость перестала стрелять. Это…
– Гиппо.
– Гиппо – хрипло согласился Каппа – Гиппо.
– Убей гиппо – велел я.
– Есть.
Зашипевшие помехи родили голос Сольпуги:
– Слышу движуху в эфире… о чем шепчетесь, котики? Может и мне расскажете?
Тяжелый удар о землю я уловил всем туловищем, припав к земле как мелкий ночной хищник. В разрыве растительности надо мной на миг показался бок транспортника, я увидел еще две ракеты, что ушли в сторону реки и через пару секунд рванули в джунглях. Еще один кровавый дождь из обезьяньих жоп насекомых на радость.
Забившись под груду оплетенных корнями карстовых мокрых кусков, я сцепил зубы, чтобы не заорать от боли – требовалась еще доза обезбола, а аптечки у меня уже не было.
Еще один тяжелый удар…
Несмотря на свои немалые размеры Голубок, похожий на изуродованного паука, был вполне способен передвигаться по почти любой достаточно твердой и относительно горизонтальной поверхности. Там, где требовалось протискиваться – он шел в вертикальном положении. Там, где приходилось подлазить или перебираться через что-то вроде им же обрушенных жилых зданий, Голубок падал на все лапы и двигался уже так – и в этом положении угроза от него возрастала. Большая часть пушек у него на спине – там настоящее мать его ассорти всех зубодробительных вкусов. И там же главное блюдо – многоствольная артиллерийская орудийная установка, могущая палить с безумной скоростью. Ей шагоход крошил здания с той легкостью, с какой обычный гоблин крошит вилкой пирог. Калибр не велик, но скорость наведения и частота стрельбы… мне под это дерьмо попадать нельзя. А судя по шум опор шагохода, он сейчас двигался как раз в режиме паука.
– Сольпуга на связи! Эй! Мясо! Ты не подтвердил! Ты Оди?
На этот раз я промолчал, вовсю орудуя лезвием. Гудящее от напряжения лезвие выворачивала и срезало целые куски мягкой породы, но делало это слишком медленно.
– Я найду тебя! Я найду всех твоих друзей! Я даже найду твоих баб! И всех вас убью! И за это мне дадут отпуск… и я наконец-то отправлюсь в места попрохладней… как же меня сука задрали эти ублюдочные влажные потные сучьи жаркие джунгли! Как хочется снега… белого чистого снега… голубоватого льда… раздеться и лечь в эту прохладную белизну… и лежать… и не думать о сраных вонючих джунглях… Так ты Оди?
Отбив последний кусок, я впихнул себя в расширенную дыру ногами вперед, разбросал ранее собранные камни и… сорвался вниз. Стальные пальцы скрежетнули по камню, схватились за одну из каменных сосулек. Подо мной с грохотом неслась вода. На мгновение зажегшийся фонарь показал подземное русло, что с бешеной скоростью несло свои воды к реке Рио Рохо. Все шансы ускользнуть от встречи с шагоходом и транспортником. Там встретиться с остальным отрядом и…
Я полез вверх. Перехватившись, вбивая ноги в стену, я вернулся в дыру, втискивая себя навстречу зыбкому солнечному свету, едва пробивающемуся сквозь переплетения частично оборванных мною чуть подрагивающих древесных корней.
Мне слишком больно, чтобы убегать. Пусть не самая сильная в моей жизни – да те же плуксы кусают в разы больнее – но эта мелкая постоянная обжигающая боль вызывала у меня столь же постоянную злость. А я не из тех гоблинов, кто может унять свой боль. Нет…. Я свою боль выплескиваю.
Замерев, сквозь щели в груде грязных камней, я уставился на черную медленную тень, что нависла над карстовой трещиной, что однажды превратится в очередной священный колодец для аборигенов.