Когда рушатся троны…

22
18
20
22
24
26
28
30

Днем Мата-Гей получила от него цветы, а к вечеру явился он сам. Она встретила его с какой-то выжидающей робостью, с каким-то кротким, вопрошающим укором во взгляде…

– Зачем? Зачем? – все с той же мольбой тихо, тихо шевелились ее губы.

– Что зачем, дитя мое? – ласково спросил он.

– Это! Это! – держала она скомканный номер с двумя большими снимками на первой странице.

– Я сам не знаю – зачем, и сам нахожу это совсем лишним.

– Нет, зачем вы не сказали, кто вы? Зачем? – повторяла она.

– Друг мой, вы же меня не спрашивали, кто я? – просиял он усмешкой, такой неотразимой всегда.

– Нет, надо было сказать, что вы король! – упрямо твердила она.

– Сказать? Но что же я мог сказать? Я никогда никому не представлялся. Одно из двух – или меня знают, или же я соблюдаю инкогнито…

– Да? – поколебалась Мата-Гей. – Но почему же, когда я спросила – князь вы или граф, вы, вы отрицали это?

– Да потому, мое дорогое дитя, что я не граф и не князь…

– Погодите, погодите!.. – и недоумевающе пытливо замигала она ресницами и, вспыхнув, сконфузилась. – Ах, я совсем, совсем глупая! Ну конечно, вы же не граф и не князь… – вымолвила Мата-Гей, вот-вот готовая расплакаться.

Адриан нежно привлек ее к себе.

– Дорогая моя, право же, мы спорим из-за каких-то пустяков… Не все ли равно, в конце концов, кто я такой? И разве случайные обстоятельства, что я был королем и эти… эти господа поместили мой прежний портрет, разве это может внести в нашу… в наши дружеские отношения какой-нибудь диссонанс? Ведь так же?..

Она смотрела глазами, полными крупных слез, и, доверчиво прильнув головкой к его груди, беспомощно, по-детски, расплакалась. И успокаивал он ее, как ребенка:

– Не надо… Совсем не надо плакать… Не изменилось же ничего…

– Да… Нет… Да, да… Хотя, нет… Я, я буду теперь вас бояться…

– Ну, вот!.. Меня бояться!.. Я же только бывший король, бывший, а вы, очаровательное дитя, настоящая королева. Вдвойне! Королева экрана и моя, – властвующая над моим сердцем.

– Вы смеетесь, а мне… мне страшно…

– Чего же вам страшно?