Когда рушатся троны…

Брошены были громадные деньги, нанят был знаменитый писатель Ибаньес, чтобы убедить весь мир в непопулярности испанского монарха, в том, что народ ненавидит его. А в ответ – король медленно, почти шагом едущий в открытой коляске, одинаково доступный и злодейской бомбе, и револьверной пуле. В ответ – высыпавшая на улицы добрая треть населения, исступленно, с блеском в глазах кричащая:

– Да здравствует король!..

И это не буржуазия, а пролетариат, простые женщины – работницы и жены рабочих.

Альфонс представил Адриану вернувшегося из Марокко генерала Примо де Ривера. Этот молодой, с красивым энергичным лицом, диктатор произвел на Адриана самое выгодное впечатление. Так вот он, этот человек, этот испанский Муссолини, вместе с королем своим спасший страну! Страну, бывшую уже на самом краю бездны, бывшую уже почти во власти преступников-анархистов и разного социалистического сброда. С таким диктатором шутки плохи. Не удивительно, что вся так называемая демократия стала тише воды, ниже травы, частью же забилась в подполье. Не удивительно, что Блюм, в бессильном бешенстве мобилизовавший всех своих масонов, всех своих Эррио, своих Ибаньесов, ничего не может поделать с этой «реакционной» Испанией, вымещая свою злобу на Святейшем отце, добился-таки дипломатического разрыва Франции с Ватиканом, после чего Франция сразу стала второстепенной державой и, к великой радости большевиков, потеряла весь свой престиж в африканских и азиатских колониях.

В честь гостей в ближайшее воскресенье был дан особенно торжественный бой быков с участием лучших, знаменитейших матадоров Испании.

Двадцатитысячный амфитеатр цирка весь, как один человек, поднялся при появлении в королевской ложе Альфонса, его августейшей супруги, Маргареты и Адриана.

Накануне, в субботу, церемониймейстером высочайшего двора были приглашены в его канцелярию двое главнейших участников корриды (боя), – первые шпаги арены, – матадоры Альгабеньо и Бельмонте. Церемониймейстер предложил им оказать гостям традиционное гостеприимство и посвятить двух первых быков. Матадоры изъявили живейшее, более чем живейшее, – пламенное согласие.

И вот, когда под звуки марша появилась на арене вся квадрилья, сверкая на солнце золотым и серебряным шитьем своих сказочно красивых костюмов, Альгабеньо и Бельмонте, обнажив головы и подняв свои шпаги, обратились к королевской ложе с приветствием посвящения. И вслед за этим оба, по древнему обычаю, ловким движением бросили в амфитеатр свои цветные, яркие плащи. Подхваченные десятками рук, плащи поднимались все выше и выше, пока не достигли королевской ложи, где адъютант положил их на барьер: один – перед Маргаретой, другой – перед Адрианом.

Начался бой. Альгабеньо и Бельмонте превзошли самих себя, вызвав бури потрясающих восторгов и совершив то, чего до них не совершал еще ни один из самых прославленных матадоров. Они так вели опасную игру со своим четвероногим противником и так рассчитано был нанесен решающий удар шпагой, что и первый, и второй бык, падая, пораженные насмерть, как бы преклонили колени перед королевской ложей.

От Маргареты Альгабеньо получил бриллиантовую булавку, Адриан же подарил красавцу Бельмонте золотой портсигар. Перед самым концом боя Адриану была доставлена Джунгой из дворца телеграмма, помеченная Парижем и подписанная шефом тайного кабинета:

Дела исключительной важности требуют немедленного возвращения в Париж.

32. Перед отлетом

А дело вот в чем:

Приехал Чова, – племянник гайдука Зорро, – со своим сыном Сафаром. И не успели войти, – первым делом и к Зорро, и к Бузни:

– Где Его Величество?

– Да вы-то сами с какого ковра-самолета свалились? – вопросом на вопрос ответил Бузни.

Но приезжие ценили каждое слово. Да и нельзя было иначе. Каждая минута безумно дорога.

Велико было их отчаяние, когда они узнали, что Адриан вернется только через несколько дней.

У отца и у сына это отчаяние выразилось неодинаково. Пожилой, сухой, пергаментный горец, по-восточному одетый, Чова, схватившись за голову, покрытую чалмой, завыл, стиснув зубы. Сафар, кандидат прав Бокатского университета и бывший депутат парламента, похожий на англичанина скорей, чем на пандура, по внешности утонченнейший европеец, выдавал свое волнение только игрой лицевых мускулов.

Выслушав их, шеф тайного кабинета убедился, – всякое промедление может катастрофически отозваться на том, что уже пущено в ход и чего никакими силами нельзя остановить. Либо – смерть, провал, неуспех, либо – жизнь и свобода.