Этюд на холме

– Это нужно прекратить.

– Но как? Это разве незаконно?

– Я, черт возьми, обязательно это выясню. – Кэт в упор посмотрела на свою подругу. – Ты же не думаешь о том, чтобы туда пойти?

– На самом деле я думала, что можно и сходить. Довольно интересно в этой области отделять овец от козлищ.

– Слушай, ты знаешь мое отношение ко всему этому. Для меня совершенно очевидно, что хорошая диета, упражнения и позитивный настрой могут оказывать очень благотворное воздействие. Благотворное, но второстепенное, Карин. Все остальное – это чушь, и далеко не безобидная.

– Я не купилась на всю эту психохирургию, ты же понимаешь? Не принимай меня совсем уже за дуру.

Кэт посмотрела вокруг, на кухню Карин, на стеклянный купол над их головами, на растения и посевы, которые всходили под теплым солнцем на обширных террасах оранжереи – четко маркированные и ухоженные. Пол был выложен плиткой в стиле французского Прованса, столом служил крепкий массив из темного вяза, и комната была оборудована новейшей стереосистемой. Она подумала, что тут чувствуются деньги, деньги и вкус – этим Карин, безусловно, обладала, и еще очень многим, ради чего стоило жить: у нее был любящий муж, сложившаяся карьера и любимое дело, красота, друзья, ум. Как врач, она понимала, что Карин приняла неверное решение, и чувствовала своим долгом убедить ее передумать. Но как подруга…

– Я даже не знаю, – наконец сказала она. – С одной стороны, я хочу выяснить как можно больше про этих хилеров, но я не хочу, чтобы ты подвергала себя опасности.

– Брось, Кэт, я крепкая, я могу постоять за себя. Так, а твоя мать говорила тебе про новую теплицу, которую она думает оборудовать?

Кэт прекрасно понимала, что не стоит и пытаться свернуть разговор обратно на тему здоровья Карин. Кроме того, ей действительно хотелось узнать о последних экстравагантных идеях своей матери по поводу сада, чтобы быть готовой к очередной вспышке ярости отца, которая обязательно последует за ними. Долгие годы Мэриэл Серрэйлер использовала свою работу и семью в качестве подушки безопасности, благодаря которой выживала в своем несчастливой браке с озлобленным и вечно недовольным мужчиной. Теперь, когда семья перестала занимать такую большую часть ее жизни и она ушла на пенсию с должности консультанта Национальной службы здравоохранения, она с головой погрузилась в перепланировку огромного сада Галлам-хаус, который раньше был не более чем семейной площадкой для игр. Она до сих пор состояла в нескольких лечебных и врачебных консультационных советах, но этого было недостаточно, чтобы исчерпать всю ее невероятную энергию и обезопасить ее жизнь от столкновений с Ричардом.

То, что она нашла Карин, с которой смогла вместе заниматься садом, было большой удачей. Они были нужны друг другу.

Восемнадцать

Ей хотелось хорошо выглядеть для Гарри. Он всегда делал ей комплименты, всегда замечал, когда она покупала новое платье или делала прическу, и теперь она хотела показать ему, что для нее до сих пор важно его мнение и что она все еще хочет, чтобы он ею восхищался. Это было одно из обещаний, которые она дала ему, да и себе, сразу после того, как его не стало. Некоторые себя запускают, не утруждаясь делать макияж или прическу, обходятся старой одеждой, которую можно просто надеть с утра, ни о чем не думая, но она поклялась, что никогда не позволит себе стать такой. Каждое утро она выбирала что надеть даже более тщательно, чем раньше, подбирала бусы или брошь, обязательно надевала симпатичный шарфик к пальто и чистила обувь, прежде чем выйти на улицу. Она всегда пользовалась только помадой и пудрой, но за кожей тщательно ухаживала и перед сном увлажняла ее кремом.

Но сегодня все было иначе. Это был особенный день.

Она рылась в своем гардеробе две ночи подряд, по ходу выкидывая старые вещи, а остальные откладывая для химчистки или для ателье. Она остановилась на шерстяном бежевом костюме, который она покупала к одной из их годовщин, но с тех пор почти не надевала, к которому подобрала коричневые полуботинки и шарфик карамельного цвета с узором из ромбиков. Без шляпы она решила обойтись. Теперь никто не носил шляпы, только на свадьбы и на похороны, ну и еще шерстяные шапки зимой от ветра.

Она несколько вечеров просидела в одиночестве, пытаясь решить, записываться ей на встречу с медиумом или нет, рассматривая эту идею со всех сторон, решаясь, а потом снова передумывая, спрашивая об этом у Гарри, не в состоянии определить, отвечает он ей или нет. Ни с кем другим она об этом не говорила, даже с Полин. Это было слишком личное, только между ней и Гарри. Однажды вечером, через пару дней после того, как она ходила к доктору Дирбон, она лежала на диване и отдыхала после тяжелого дня. У нее на коленях лежал журнал, огонь тихо шумел на газовой плите, а она скучала по Гарри, скучала по его лицу, его голосу, его шуткам, его забавным привычкам, по его ботинкам, которые он всегда прислонял перевернутыми к решетке очага, его хриплому дыханию, скучала сильнее, чем она скучала по нему с тех пор, когда он умер, ужасно сильно. Тогда она расплакалась, отчаянными, безутешными слезами, и через рыдания громко вскрикнула вслух:

– Гарри, что мне делать? Ну что же мне делать?

– Иди и поговори со мной.

Это был голос Гарри, звучавший в ее ушах четко и ясно.

«Иди и поговори со мной».