— Я сам найду тебе другой магнит! Я женю тебя! — решительно заявил он.
Покраснев, парень продолжал сопротивляться:
— Я уже взрослый, и сам могу найти себе жену.
Взорвавшись, отец звучно отрубил:
— Через месяц свадьба! И пикать не смей! Эта тема закрыта!
Парень сжался, по нему было видно, что воля отца может быть исполнена, если до тех пор сын не совершит какой-нибудь сумасбродный поступок, способный поломать все планы. Отец отдышался, но его возмущение на этом не прекратилось:
— Почему кинжал оказался у тебя? — он сверлил сердитым взглядом. — Как ты посмел его взять без моего разрешения, или ты задумал кого-то убить? Это безрассудство! Разве не проще было нанять стрелка?!
— Я хотел убить ее! Своими руками! — выдержав паузу, дрожащим голосом прошептал Роман.
Подступив к нему вплотную, отец за плечи поднял сына с дивана. Посмотрел в лицо, обнял обеими руками, крепко прижал к груди:
— Сын, запомни! Никогда не делай своими руками то, что могут за тебя сделать другие лучше, чем ты.
— Я должен сам, отец! — снова прошептал парень, забился в истерике и обхватил отца за шею.
— Ты мужчина, ты уже настоящий мужчина, но из-за нее не стоит садиться в тюрьму. Она не достойна этого, — несколько мягче произнес отец, продолжая обнимать Романа.
Тот ничего не ответил. Отец ослабил объятия и отпустил его:
— К Корозову за кинжалом не суйся! Вообще не маячь нигде по этому поводу. Я сам разберусь с ним! — отец отступил от Романа к двери. — А теперь встряхнись, возьми себя в руки и выходи в люди! Надеюсь, мы с тобой все решили, а теперь мне пора ехать, дела зовут, — он развернулся и пошел из комнаты.
Проводив его до входной двери, закрыв за ним на замок, Роман посмотрел на время. Действительно он засиделся дома, пора выбираться из квартиры, как из яичной скорлупы.
Шел последний акт спектакля. Нарлинская на этот раз играла не главную роль. Но зрительный зал встречал ее аплодисментами, как будто именно она была ведущей в спектакле. У актрисы, игравшей первую роль, от такой несправедливости со стороны зрителей судорогой сводило лицо. И там, где надо было улыбаться, она с трудом выдавливала из себя гримасу улыбки. Зато, где надо было плакать, это получалось естественно и легко.
За полчаса до окончания спектакля к ногам Нарлинской положили огромный букет цветов. Через десять минут положили еще один такой же букет. А еще через десять минут положили третий. И когда после завершения спектакля на сцену вышли все актеры, принимавшие участие в спектакле, из зала на сцену торопко выскочил все тот же зритель и преподнес Нарлинской четвертый букет.
Это было необыкновенно красиво. Зрители хлопали в восхищении.
Только на лицах других актеров, которые играли нисколько не хуже, но которым не преподнесли ни одного цветка, такого восторга не было. Они смотрели на Нарлинскую скорее с неприязнью, нежели с одобрением. Она была красива, отрицать этого было нельзя, но они-то понимали, что играла она далеко не лучше других, а подчас хуже некоторых. Однако ей несли цветы, а они оставались где-то за гранью. Атмосфера была нездоровой.
После спектакля Нарлинская в гримерной комнате заглянула в букеты и в одном из них нашла записку. Развернула и прочитала написанное знакомым почерком: «Моей очаровательной Еве!»
ebooksa