У всякой драмы свой финал

22
18
20
22
24
26
28
30

— Ты пойдешь в душ?

Но Олег вдруг повел головой и разом сорвал пелену с глаз:

— Вот таким манером ты задурила голову Роману! Моему мальчику!

Ева поморщилась. Рисемский одним махом разрушал гармонию, которая едва начинала появляться. Буркнула:

— Ты всегда обладал способностью все портить! Сейчас сделал то же самое! — демонстративно погладила живот, сказав в оправдание. — Я не знала, что Роман твой сын.

— Не имеет значения, чей он сын. Ты способна развратить любого мальчика.

Ева запахнула полы халата, свела бедра, фыркнула, его отчужденный взор отзывался неприятным холодком у нее на спине.

— И тебя тоже я развратила?

— Я не был мальчиком, и я держал тебя в узде, пока ты от меня не сбежала!

Ева намеревалась перевести разговор в спокойное будничное русло, надеясь погасить гонор Олега, и выпроводить его из квартиры. Между тем, Рисемский на сближение не шел, чем снова начинал злить ее.

Раздражение разливалось по всему телу, насквозь прошибал пот, как от горячего кипятка под жарким солнцем. Скрывать его становилось все труднее, хотя она прятала глаза вниз. Но уши краснели, вскипала ярость.

Ева не хотела больше видеть Олега перед собой. Он маячил, как несгибаемый бетонный столб. Она качнулась, порываясь подняться, напряглась и легко вскочила с места. Пошла в кухню. Рисемский направился следом.

— Боишься, что сбегу? — спросила с вызовом. — Не бойся! Сейчас у меня нет смысла убегать от тебя! Сейчас у меня все есть! От добра добра не ищут! — она с трудом сдерживала внутренний клокот.

По кухне поплыл запах ее духов. Олегу претил этот запах, он ненавидел ее той же ненавистью, какой она ненавидела его. Сбежать она, конечно, не могла, потому что за дверью стоял его охранник. Но Олег ждал ответы на свои вопросы.

Ева, как настоящая актриса, старательно тянула свою роль до конца спектакля:

— Ты напрасно пришел ко мне, я не монстр, пожирающий младенцев.

— Возможно, пока еще нет, — сказал он, чеканя каждое слово. — Но до этого недалеко, если тебя вовремя не остановить!

Она отвернулась, ее выворачивало от его властного голоса, от его запаха, от его настойчивости. Ее трясло, что он перекопал грязное белье, узнал больше, чем следовало. Он стал опасен. Спросила напряженным дрожащим голосом, не глядя на него:

— Ты будешь чай с тортом? У меня есть торт, — достала из холодильника торт на тарелке, поставила на стол, положила рядом нож.

Он рывком развернул ее к себе, отчего полы халата снова распахнулись: