Миры империума

22
18
20
22
24
26
28
30

— Пока не заживут раны на его лице, проку от него никакого. Пусть остается здесь до дальнейших инструкций.

Признаться, разговор этот мне не понравился, но в данных обстоятельствах выбирать не приходилось. Я должен был отлежаться и набраться сил. Во всяком случае, должен был испытать благодарность к людям, уложившим меня в эту удобную постель…

Когда я проснулся, рядом со мной сидел Гастон и курил. Он сразу же выпрямился, потушил сигарету и наклонился ко мне.

— Как дела, Молот?

— Отдохнул немного, — ответил я шепотом. На большее не хватило сил.

— Да, задали они тебе трепку, Молот! Не знаю, почему сразу ты не прибег к своему смертоносному удару? Впрочем, об этом позже… Я тут принес тебе немного еды…

Гастон снял поднос с прикроватной тумбочки, поставил себе на колени и предложил мне ложку бульона.

Я был чертовски голоден и с готовностью открыл рот. Вот уж не думал, что сиделкой у меня окажется эта горилла, Гастон.

Как ни странно, Гастон хорошо справился со своими обязанностями. Три дня он кормил и поил меня, менял простыни, — словом, был настоящей нянькой. Силы быстро возвращались ко мне, но я старался это скрывать. Ведь неизвестно, что может еще случиться, надо кое-что иметь в резерве.

Гастон рассказал мне довольно много об Организации. Я узнал, что группа, руководимая Гросом и Миче, была одной из многочисленных ячеек этой разветвленной оппозиции. В Организации было несколько сотен членов, проживавших по всей территории Алжира. Конечной целью оппозиции было свержение правления Байарда, что дало бы ей возможность получить свою долю в награбленном.

Каждая группа имела двух руководителей, которые, в свою очередь, подчинялись Большому Боссу, чужеземцу, о котором Гастон знал крайне мало. Он появился неожиданно, и никто не знал ни его имени, ни места жительства. Я инстинктивно почувствовал, что этот таинственный незнакомец не пользуется любовью у Гастона.

На третий день я попросил Гастона помочь мне приподняться и немного размять ноги, изображая при этом крайнюю степень слабости. Хотя, к великому удовольствию, обнаружил, что чувствую себя гораздо лучше. После того как Гастон помог мне снова лечь в постель и вышел из комнаты, я продолжил упражнения в ходьбе. Голова кружилась, слегка подташнивало, я делал передышку и продолжал ходить. Походив с четверть часа, я лег и крепко уснул. Теперь, стоило мне проснуться, днем или ночью, я вставал и ходил, пока за дверью не раздавались шаги.

Когда же Гастон заставлял меня ходить, я симулировал слабость. Вызвали врача, он осмотрел меня и сказал, что на выздоровление потребуется не меньше недели, учитывая большую потерю крови. Это меня вполне устраивало. Необходимо было время, чтобы более досконально изучить обстановку.

Я пробовал выспросить у Гастона, что он думает о моей внешности, стараясь не вызвать его подозрений. Но был чересчур осторожен. Гастон избегал этой темы.

Попробовал найти свой мундир, но шкаф был заперт, а взломать дверь я не решился.

Через неделю я совершил прогулку по дому и прелестному саду за ним. Дом был просторный, без часовых. Казалось, уйти из него ничего не стоит, но…

На десятый день я вдруг ощутил смутное беспокойство. Дальше притворяться было невозможно. Это могло вызвать подозрения. Бездействие вызывало у меня раздражение. Я проводил ночи без сна, то и дело вскакивая. И ходил по комнате, обдумывая свое положение.

Я должен был что-то предпринять!

Однажды после завтрака, когда Гастон унес поднос, я решил еще раз обойти дом. Из верхних окон хорошо просматривались окрестности. Фасад выходил на шоссе, видимо, главную дорогу в Алжире, позади простиралось на четверть мили вспаханное поле, а дальше виднелись деревья. Возможно, там протекала река. Никаких других домов поблизости не было.

Я подумал о бегстве. Пожалуй, лучше всего перелезть через стену, когда стемнеет, и двинуться в направлении деревьев. Мне казалось, что деревья и дорога сливаются где-то на западе, и я смогу выйти на дорогу в некотором отдалении от дома. А уж потом доберусь до города.