Изумруд Люцифера

22
18
20
22
24
26
28
30

— Закрыли дело?

— Закрыли, но не сразу. Может, и довели бы до суда, несмотря на упорство Маши — единственного свидетеля, да ребята из цеха вмешались. У зэков тоже понятия о справедливости есть. Как-то в ночную смену отловили этих двоих, поговорили… Одному ломом по спине, второму челюсть свернули. После чего эта парочка быстренько уволилась и исчезла. А нет потерпевших, нет и дела…

— А дальше?

— Дальше неинтересно. Поженились с Машей. Первое время снимали квартиру, потом свою, кооперативную, построили. Денег было мало, считай, бедствовали. Потом дочка, Вика, родилась. У Маши беременность очень тяжело протекала, из девяти месяцев она, считай, семь пролежала на сохранении. Столько в больнице не держали, пришлось мне при ней сиделкой быть…

— В полном смысле?

— Это вы насчет горшков? Ну да.

— И не противно было?

— Сначала немного, потом привык. Человек быстро привыкает. Что поделаешь, если надо?

— Вы хотите сказать, — странным голосом спросила Рита, — что если бы я, к примеру, была вашей женой, и за мной понадобился такой уход…

— Дай Бог, не понадобится. Спите, Рита! А то, ей Богу, не встанем завтра…

Кузьма повернулся на своем скрипучем диване и ровно задышал. Рита еще долго ворочалась, но, в конце концов, тоже уснула…

* * *

Старик в черной рясе с капюшоном на голове медленно пересек безлюдный этот предрассветный час внутренний дворик замка, подошел к северной стене и по узкой каменной лестнице без перил медленно стал подниматься наверх. Ночная мгла еще только начала рассеиваться, ступени лестницы были едва видны, и старик осторожно нащупывал их обутыми в кожаные сандалии ступнями. Наконец он взобрался наверх, перешел на восточную стену и, встав за зубцами, стал терпеливо ждать.

Небо на востоке постепенно светлело, вот из-за дальних гор показался красный краешек, и оранжево-красный диск выкатился наружу, заполнив все вокруг радостным ярким светом. Старик подставил солнцу худое изможденное лицо и, раскинув в стороны руки, закрыл глаза. Он долго стоял так, что-то шепча и не обращая внимания на суету ожившего двора: голоса людей, скрип открывавших ворот, лязг оружия и доспехов. Ему никто не мешал: стены Монсегюра вторую ночь стояли без охраны. Только одинокий часовой приплясывал от холода на верхотуре донжона, ожидая смены; он не видел старика, да и не смотрел в его сторону.

Покончив с затянувшейся молитвой, Бертран, а это был он, тем же путем спустился вниз; во дворе замка он повернул вправо и подошел к маленькой пристройке к северной стене. Единственное крохотное окно пристройки было затянуто листочками слюды, а дверью служил полог из плотной замызганной ткани. Старик сдвинул полог и вошел внутрь.

Там он некоторое время стоял, привыкая к полумраку, а затем уверенно двинулся в угол, где громоздилась грубо сколоченная деревянная кровать. На кровати лежал человек с перевязанной холщовым бинтом головой. Он не спал и, заметив гостя, привстал на постели и сложил руки перед собой. Старик привычным жестом благословил раненого и присел на скамейку у кровати.

— Как вы, Роже? — негромко спросил Бертран, откидывая капюшон с головы. — Голова болит?

— Уже нет, Совершенный, — тихо ответил Пьер-Роже, спуская с кровати ноги, обутые в сапоги. — Только шумит немного. Я уже не теряю память, и этой ночью мне не понадобился слуга с тазом.

— Все равно тебе еще рано вставать, — покачал головой старик. — И я просил не называть меня Совершенным. Твои заслуги перед Добрыми Людьми столь велики, что ты не должен обращаться так к кому бы то ни было.

— Моя рана — царапина! Алебарда даже не разрубила шлем! — горячо возразил Пьер-Роже. — Эта, — он тронул пальцами шрам на лице, — и то была серьезнее. А я потерял право называть вас по имени после того, как проиграл сражение за камнемет.

— Его трудно было выиграть, — со вздохом сказал старик. — Их было втрое больше.