Читатель мыслей

Проследив сквозь прищуренные веки дальше, я обнаружил, что ноги принадлежат блондинке довольно миловидной наружности. Шипение издавала сковорода стоявшая на плите. Плита имела обшарпанный вид, по крайней мере, с той точки зрения, в которой я находился. А находился я на полу. Способности мыслить потихоньку возвращались. Я вспомнил, что вчера мы сильно выпили с друзьями после концерта, и я решил остаться ночевать в общаге. Домой ехать было уже поздно, места в комнате у друзей не оставалось – друзей оказалось больше чем мест – и меня, любезно снабдив матрасом (и за то спасибо) отправили с ним на общую кухню. Теперь же, видимо, настало утро, и все жильцы-студенты потянулись сюда со своими чайниками и сковородами. Наступил завтрак.

Ноги я узнал почти сразу, но сомнения сначала оставались. Теперь нет. Это была Надя со второго курса. Красавица. Спортсменка. Зависть всего курса – шансов у меня не было никаких. Однако спать больше не хотелось и я, прикрываясь одеялом сел на матрасе. Голова болела зверски.

– Привет. – Услышал я ее голос. – Вы вчера здорово сыграли. Мне понравилось. – Она пошевелила что-то на сковороде. Запахло яичницей. Что было ответить, я не знал. Влюблен я в неё был отчаянно еще с первого курса; надежд же у меня не было никаких. Это расстраивало и одновременно обижало. Из чего проистекало мое часто неадекватное к ней отношение. Но «просто дружить» я не хотел решительно. Все знали, что у нее есть воздыхатель, причем из счастливых: некий Артем. Студент из другого города. Причем виделась она с ним всего один раз. Сорок минут. Вот как бывает. «Любовь – морковь». Где-то на переезде, когда в стройотряде работала. Её поезд в одну сторону ехал, а его в другую. Проговорили меньше часа и расстались. Он потом ее разыскал и теперь письма пишет. Она ему. Мечтают встретиться, да куда там: оба студенты одна в Иркутске, другой в Москве Денег ноль. Времени тоже. В общем, ждут каникул – не дождутся. О том, как он ее разыскал, уже весь курс знает. Мне наш басист рассказал, Игорь. Он с ней сосед по общаге и, по совместительству, «друг».

– Спасибо. – Я вспомнил всё это и снова впал в пессимизм. К тому же продолжала болеть голова. – Слушай, у тебя анальгина нет? – Внезапно для самого себя спросил я. Боль становилась невыносимой. Друзей сейчас не добудиться. Где у них таблетки и, есть ли они вообще, я себе не представлял. Вернее представлял, что скорее «нет» чем «есть». Всё сами выпили. Вчера кончились. Быть музыкантом – дело не легкое.

– Да конечно, пошли. Было вроде. Хочешь, и яичницы поешь. Я что-то переборщила. Обычно на двоих жарю, а сегодня, забыла совсем – соседка моя, Сашка, на сутках, работает. Не ночевала.

Яичницы хотелось. Но она была после анальгина. «Если Нинка анальгина не найдет, побегу по комнатам искать, хрен с ней, с яичницей, решил я. Поднялся и побрел за ней.

Зашли в комнату. Анальгин нашелся. Стали есть.

– Ну, вы вчера реально завернули! – Повторила Нина сказанную на кухне фразу. – Вообще! – она была музыкальным фанатом, поэтому сказанное удивило. Раньше о нашей музыке она отзывалась скептически. – У тебя звук новый, такой драйв! Никак от такой гитары не ожидала. «Я, если честно, тоже», – подумал я.

– Да, пришлось со звуком поработать, – ответил вслух.

– А по текстам! Ну, кайф! Всё по-другому зазвучало, на порядок круче! Прикольно еще, что вы всё это в тайне держали и в одном концерте вдруг… – она посмотрела на меня как-то по-новому. В голове поплыли воспоминания. Да, вчерашний концерт был действительно странным и необычным…

…Я сидел в гримерной. Таня, жена и сожительница нашего клавишника Володи – женщина в летах, но благодаря стройной девичьей фигуре, как мы шутили, «на выданье» – старалась как могла. Она накладывала слои белого грима один за другим; Лицо и так уже было белее белого, а она всё белила и белила. «Наверно, это какой-то прием, – подумал я. Таня у нас считалась крутым визажистом. Теперь она взялась за глаза. Веки стали приобретать замогильно черный оттенок. Ей это понравилось, и она стала мазать мне коричневым губы. Я вздохнул. Понимая, что процесс затянется еще минут на тридцать посмотрел на себя снова раз в зеркало – „Ну, ничего, вроде, получается“, – подумалось вяло – принялся пересчитывать в кармане пиджака медиаторы.

Дело было важным. Они часто выпадали из рук и ломались. Один, два, три, четыре… Тут моя рука нащупала в кармане неожиданный предмет: продолговатый и, с одной стороны шершавый на ощупь. Как резина. Что это такое, я не знал. Пиджак был концертный, так что оказаться в нём могло что угодно. Вытащить на свет предмет было затруднительно – я был накрыт накидкой, как в парикмахерской – и, отчасти со скуки, начал его сжимать пальцами, стараясь определить, что это. Он вроде не поддавался, но в какой-то момент одна из его выпуклостей вдруг вдавилась внутрь; странный предмет завибрировал; я испуганно выдернул руку из кармана.

– Чё ты дергаешься? Не дергайся! – Прореагировала тут же Таня. Она считала, что кроме Володи никто у нас в группе играть не умеет и что он вообще: «самый крутой». – Будешь дергаться, я тебе по сто раз переделывать не буду! – я молчал.

«Может это зажигалка?» – подумал я. И в этот момент взглянул в зеркало. Оттуда на меня смотрел чудовищный, абсолютно не эстетично выглядящий урод.

– Стоп! – Быстро скомандовал я Тане. Та застыла – кроме Володи давать ей указания не разрешалось никому… – Здесь сотри. – Я показал на тени под глазами. Возьми это и то… Смешай в пропорции пять к одному… Дальше добавь перламутра, и губы тоже сотри и этим мажь… – я указал на другую помаду. – Пожалуйста, – добавил я как можно любезнее, понимая, что рискую нарваться на «разговор».

– Вот еще… – шикнула Таня, но указания выполнила. Видимо услышала в моем голосе неожиданные интонации и просто не знала, как на них реагировать.

Через некоторое время я, уже более удовлетворенный и, понимая, что с таким реквизитом большего не добьёшься, прошел на сцену.

Ребята уже начали прогон, и я решил послушать из зала. Подошел к пульту, постоял. Звук был чудовищный; слишком жесткая середина, проваливающийся бас. Гроссовер перекручен, на выходе каша.

Я, на глазах у озадаченного звукооператора Лёни (считалось, что Лёня один из самых крутых операторов в городе) поправил гроссовер. Убрал железо из середины, скруглил бас. Стало лучше. Скрутил поканальные настройки. Зазвучало хорошо. Для такого аппарата. Лёня, будучи профессионалом, понял всё сразу и с некоторым изумлением начал записывать шкалы – каждая вариация звучания уникальна и, повторить ее на ощупь, практически невозможно.

«Аранжировка барахло, – автоматически отметил я, по дороге на сцену слушая, что играют без меня. – Заморочено. Клавиши вообще не в тему, бас кривой. А барабанщик тянет. Травы что ли перед концертом опять покурил?! – Я подозрительно посмотрел на Вардкеса – барабанщик наш приехал из какого-то горного аула в Армении; говорил по-русски плохо, но играл „с самого рождения“.