Бедный маленький мир

– За что? – испугался я.

– За растление несовершеннолетнего.

– Меня?

– Тебя.

– Не бойся, – сказал я и прижал ее к кушетке своим телом. Я смотрел на нее сверху – на ее мокрую челку, глаза и губы. – Не бойся, – повторил я и поцеловал ее в горячую пульсирующую шею, – никто ничего не узнает.

С этого дня я начал выздоравливать, я ел и спал за троих, слонялся по больничному коридору и пытался читать Грэма Грина. Галя приходила еще дважды, но без последствий – подруга Ленка слегла с банальной ангиной, и рассчитывать на ее благословенное дежурство мы не могли.

– Тебе попало от подруги за кушетку? – спросил я Галю, пытаясь незаметно установить с ней хоть какой-нибудь тактильный контакт – коснуться пальцами запястья, губами – уха, коленом… Ну и так далее.

– Нет, – засмеялась она, отодвигаясь. – Не трогай меня, мы же практически в селе живем, здесь все друг друга знают… Ленка сказала, что за кушетку нам надо дать медаль, на которой должно быть написано что-то вроде «За беспримерный героизм на линии огня» или «За мужество в борьбе с предрассудками».

– То есть она не считает, что ты растлила малолетнего?

– Она считает, – улыбнулась Галя, глядя на меня снизу вверх своими дикими рысьими глазами, – что я люблю очень хорошего мальчика. Умного и красивого. И я тоже так считаю.

– Выходи за меня замуж, – сказал я ей и почувствовал, как защипало под нижним веком.

– Я замужем, – ответила она.

Белые деревья за окном дрогнули и стали как-то стробоскопически распадаться на части. Внезапно и сильно заболело горло.

– Сашка! – позвала она.

– Ты его любишь? – спросил я глупо.

– Ну конечно, – кивнула Галя.

Я ничего не понял. Сейчас-то, конечно, понимаю, что она мне не врала как в первом, так и во втором случае, что любовь – загадочная штука и допускает еще и не такое. Но тогда я был убит. Я повернулся к ней своей независимой спиной и пошел в палату. Накрылся одеялом с головой и разревелся так, как не плакал даже в раннем детстве. Вот как меня развезло.

Ее муж к тому времени второй год работал в Торонто, в каком-то продвинутом биофизическом исследовательском центре. И как выяснилось, Галя должна была уехать к нему. Я умирал, когда видел ее. И она это поняла. А потому пошла к директрисе, положила ей на стол заявление об уходе «по собственному желанию» и выслушала от нее пламенную речь о безответственности молодых педагогов, которых и педагогами-то назвать нельзя, поскольку они способны бросить класс в разгар учебного года, и что она, преподаватель физики Галина Михайловна, недостойна гордого звания советского учителя.

– Так я и не учитель, – напомнила Галя. – Я – физик-теоретик. Вы же в курсе.

Я увидел, как она шла через заснеженный школьный двор – в зеленой куртке с желтым шарфом, с большой рыжей кожаной сумкой на плече. Затем остановилась, натянула перчатки, обернулась и помахала рукой.