Адольфус недоверчиво пожал плечами.
Разделавшись со вторым апельсином, я принялся за абрикосы в относительной тишине.
Ужасно, когда Адольфус не в духе. Меня это огорчает. Отчасти оттого, что всякий раз, когда с ним это случается, требуются усилия половины города, чтобы улучшить ему настроение, но главным образом оттого, что просто противно смотреть на то, как киснет здоровый бугай.
— У тебя сегодня поганое настроение, — начал я.
— Ребенок, — ответил он.
Он явно подразумевал не того, который только что вышел за дверь.
— Мир болен, и это не первое тому свидетельство.
— Кто станет стараться ради ребенка?
— Гвардия займется расследованием, — ответил я, хотя и сам понимал, какое это слабое утешение.
— Гвардия не смогла бы отыскать и шлюху в борделе.
— Они призвали на помощь Корону. Двух расфуфыренных агентов. Послали даже за гадателями. Что-нибудь найдут.
— Ребенок-то может рассчитывать на правосудие, но душа ее никогда не обретет покоя.
Единственный глаз Адольфуса задержался на мне. На этот раз я не отвел взгляда.
— Это не мои трудности, — сказал я.
— Ты позволишь мучителю девочки спокойно разгуливать по земле? — Следы скитанского говора у Адольфуса проявлялись сильнее во времена его меланхолии. — Дышать нашим воздухом, отравлять воду в наших колодцах?
— Он где-то рядом? Дай-ка его сюда, я найду что-нибудь тяжелое и проломлю ему башку.
— Ты мог бы начать его поиски.
Я выплюнул абрикосовую косточку на пол.
— А кто сказал, что я теперь нарушаю законы?
— Смейся, смейся. Шути, прикидывайся дурачком. — Адольфус снова грохнул кулаком по прилавку, сотрясая толстые деревянные доски. — Только я знаю, почему вчера вечером ты ушел, и помню, как я тащил тебя с поля у Гискана, когда все уносили ноги, и небо дышало смертью, — (Доски стойки пришли в равновесие.) — Не притворяйся, будто тебя это не волнует.