– Конечно, он что-то пытался мне втолковать, но я не очень понял, слишком все это сложно для меня, вам бы лучше его расспросить. Его методика была действительно как следует не отработана. Именно этот аспект проблемы имел некоторые последствия.
– Какие?
– Хотя вина доктора Краузе не была доказана, он все же пострадал: многие пациенты отказались от его услуг, он потерял место в центре Бергмана, где работал много лет.
– Да, репутация в его профессии имеет вполне ощутимую цену. Захочет ли он говорить со мной?
– Кстати, у меня есть некоторые материалы этого процесса в электронном виде, ничего секретного, все это было в газетах, но, возможно, вам пригодится. Если вы мне дадите адрес, я вам все пришлю.
– Буду вам очень признателен, – сказал Бруно, записав адрес на листке, выдернутом из блокнота, всегда лежавшего наготове во внутреннем кармане его пиджака, – и у меня еще одна просьба к вам. Адрес господина Краузе у меня есть, но будет ли профессор откровенен с посторонним? В этом деле все так запутано, что любая полуправда может увести совсем не туда.
– Вы хотите, чтобы я помог вам с ним встретиться? Нет ничего проще. Я позвоню ему и попрошу принять вас, а вы можете сослаться на меня, когда будете договариваться о встрече.
– Спасибо. Это именно то, о чем я хотел вас попросить.
Уже стоя в дверях, Райновски неожиданно спросил:
– Как по-вашему, господин Пэтман, мог ли муж Патриции совершить убийство?
– Я вам отвечу как старый адвокат. Любой может совершить убийство. В смысле, я хочу сказать, что любого человека можно довести до аффекта… Вы меня понимаете. Но сначала поговорите со Слоу. Возможно, он сам ответит на ваш вопрос.
В эту ночь Бруно Райновски не сомкнул глаз: слишком близко к сердцу он принял трагедию семьи Слоу. Он попытался представить себя на месте полковника. Определенно, после такого решения суда он, как говорится, взял бы закон в свои руки… Бруно решил, что как ни любопытно ему поговорить с профессором Краузе, но лучше сначала навестить Джима Слоу. И надо быть предельно осторожным и не спугнуть полковника, ведь он пока единственный, у кого нашелся мотив убить Вольфганга Шмида.
Николь. Да, поворот сюжета в лучших детективных традициях.
Мэриэл. Опасность таких поворотов, если говорить именно о сюжете, состоит в том, что трудно сохранить уровень интриги, не изменяя при этом законам логики.
Николь. Это справедливо. Но, возможно, автор что-то еще держит в рукаве?
Мэриэл. Возможно. Ты не считаешь, что для чисто литературного замысла слишком много действующих лиц?
Николь. А сколько вариантов возможного развития сюжета! Тебе не кажется эта история фантастической? Лично я впервые слышу о подобном случае. Как женщина может забыть своих детей и их отца, оставаясь при этом в твердой памяти по отношению к остальному?
Мэриэл. Возможно, в этом вопросе автор немного лукавит или утрирует… Мне тоже неизвестны такие случаи, разве что в каком-нибудь бразильском сериале, но это не в счет. Если это окажется важным, то мы сможем заглянуть в Интернет.
Мэриэл положила рукопись на стол, и я взялась за ее край, чтобы притянуть к себе.
– Секунду, дорогая… – задумчиво произнесла Мэриэл, положив руку на страницы.