Мы говорили и говорили. Я рассказал ей кучу вещей о себе, даже вспомнил, когда последний раз плакал, — это случилось много лет назад. К концу нашего разговора она улыбалась, и мы оба чувствовали, что со временем что-то может расцвести между нами. Затем она пристально посмотрела на меня и сказала:
— Да ведь ты тот негодяй, Ал Джири!
Дверь открылась и закрылась. Напротив сел крупный мужчина; некоторое время он молчал. Когда заговорил, у него оказался хриплый голос.
— Я не знаю, что сказать.
Я увидел на столе два сжатых кулака.
— Все эти годы я утешал страдающих, и я не знаю, что сказать тебе, мать твою.
Я не сводил глаз с кулаков, видел, что они дрожат, что костяшки пальцев побелели.
— Я думал, что это чья-то идиотская шутка, когда мне позвонили. Отказывался верить, пока не увидел тело.
— Хорошая работа, не так ли? — Я посмотрел в тоскливые глаза Билла. Я все еще не плакал. Не мог.
— Кто это сделал, Ал? Ты знаешь?
— Что бы ты сделал, если бы я знал?
— Я бы нашел этого гада, и… — Он схватился за край стола, потекли слезы, плечи болезненно опустились.
— Я не знаю, кто это сделал, — сказал я, — но если бы знал, то не сказал. Она была моей женой. Это моя забота.
Билл кивнул, вытер глаза, затем достал из внутреннего кармана бутылку виски, поставил ее в центре стола и откашлялся. Я посмотрел на бутылку, потом на Билла.
— Выпей, — произнес он настойчиво.
Я покачал головой:
— Нет.
— Не сопротивляйся, Ал. Сейчас не время.
— Ты знаешь, во что это превращает меня.
Билл медленно кивнул: