— Нора! — закричал я. — Иди сюда! Здесь нечего бояться! Еще светло!
— Нет, — печально отвечал голос. — Солнце садится. Что ты видишь, Чарли?
— Я выхожу из зала на винтовую лестницу. Вижу коридор. В воздухе ни пылинки. Открываю дверь погреба. Тысячи бутылок и бочек. Кухня. Нора, это безумие!
— Правда? Ты понял? — отзывается голос. — Вернись в библиотеку. Стань посреди комнаты. Видишь своих любимых «Девушек и цветы»?
— Они здесь.
— Их здесь нет. Видишь серебряную флорентийскую сигаретницу?
— Вижу.
— Не видишь. А коричневый диван, стоящий особняком, где вы с папой пили однажды херес?
— Да.
— Нет, — выдохнул голос.
— Да, нет? Вижу, не вижу? Довольно, Нора!
— Более чем, Чарли. Как ты не догадываешься? Разве ты не чувствуешь, что сталось с Гринвудом?
Я обернулся. Потянул носом непривычный воздух.
— Чарли, — говорила Нора из-за дверей слабеющим голосом, — четыре года назад… Гринвуд сгорел дотла.
Я побежал.
Нора, бледная, стояла в дверях.
— Что?! — закричал я.
— Сгорел дотла, — повторила она. — Четыре года назад.
Я шагнул наружу — три долгих шага — взглянул на стены и окна.
— Нора, он стоит, он здесь!