Враг невидим

Токслей взглянул на него с искренним недоумением.

— Интересно, чего такого «плохого» я мог про вас рассказать?

Веттели отчего-то смутился.

— Ну… там, на фронте, мы творили много страшного.

— О-о! Вы это так воспринимаете? — теперь лейтенант смотрел на своего бывшего командира с сочувствием, как на человека, не вполне здорового. — Да, нелегко вам живётся на свете, капитан!

— А как же ещё это воспринимать? — пришёл черёд Веттели удивляться.

— Вообще-то, подавляющее большинство считает, что «там, на фронте» мы совершали подвиги, — ответил лейтенант сухо.

— Возможно. Но мы-то с вами понимаем, что это не так, — Веттели стало грустно. Лучше было вовсе не начинать этот разговор. Будто окопной гарью потянуло. — Думаю, когда-нибудь кто-нибудь призовёт нас к ответу за всё, что мы творили. Может, боги, может какие-нибудь тайные силы, не знаю…

Реакция Токслея была неожиданной — он расхохотался.

— Что? К ответу? Вас? Да не смешите меня, капитан! Сколько вам было, когда застрелился ваш отец? Восемнадцать исполнилось, нет? Если бы вы в ту пору не командовали взводом в Махаджанапади, а оставались на родине, вам бы назначили опекуна. Если бы лорд Анстетт оставил вам наследство, вы бы даже не имели права им распоряжаться. Ребёнком вы были бы, мальчиком вроде тех, что мы сейчас учим. И вы хотите взять на себя ответственность за все ужасы войны?

Да, с такой позиции он своё положение ещё не рассматривал — в голову не приходило. Опекун! Надо же, нелепица какая! Некоторое время Веттели молчал, стараясь переварить услышанное и представить свою жизнь «если бы». Но вместо этого воображение нарисовало забавную картину, как командир их роты, капитан Стаут, отдаёт лейтенанту Веттели приказ составить схему дислокации противника, но тут вдруг объявляется опекун в чёрном смокинге, в цилиндре и с тросточкой: «Э, нет, господа! Молодой лорд Анстетт не может идти в ночную разведку. Он ещё не достиг совершеннолетия!»

— …Не забивайте голову ерундой, капитан, это не доведёт до добра! Мы с вами просто выполняли приказы. И если уж вы не были героем в этой войне, тогда я вообще не понимаю, что такое «герой»!

Очень легко убедить человека в том, в чём он хочет быть убеждённым. Веттели стоило большого труда не поддаться гладким речам и приятным мыслям. Ведь всё это — и возраст, и подчинённое положение — только отговорки, призванные усыпить собственную совесть.

Не может быть героем тот, кто воевал на чужой земле.

Наверное, именно поэтому война не хотела его отпускать, настигала даже здесь, в идиллически мирном Гринторпе, как ни гнал её от себя, как ни старался забыть.

…Школа стала на уши перед Самайном. Пришло известие: на шестой день праздника Гринторп почтит своим визитом королева Матильда.

Веттели был единственным человеком, не усматривающим в этом ничего сверхъестественного и вообще сколь-нибудь интересного: Эрчестер её величество посещала два, а то и три раза в год — дежурное мероприятие. Но на Гринторп такая немыслимая честь обрушилась впервые, и на собрании профессор Инджерсолл высказался в таком духе, что все должны костьми лечь, но в грязь лицом не ударить. И началась обычная подготовительная суета, которую Веттели не любил ещё со своих школьных лет. Всё как всегда: по коридорам и залам снуют ошалелые уборщики, из кухни проистекают ароматы, способные свести с ума даже богов, школьный хор денно и нощно разучивает торжественные гимны, бледные учителя готовят речи (из общего числа которых хорошо, если половина будет произнесена, остальные не уложатся в регламент), старшекурсники репетируют спектакль по мотивам средневековой прозы, младшие путано декламируют стихи. Вдобавок, нельзя и о самом празднике забывать, ведь королева королевой, а боги богами. Потому в школьном дворе громоздятся поленницы для будущих костров, в деревенской пекарне заказываются рогатые хлеба, потому что своя кухня уже не справляется, во всех кладовых громоздятся корзины репы,[4] яблок и орехов, к ним (к яблокам и орехам, а не к репе) подбираются бессовестные мальчишки и даже некоторые бессовестные девчонки, а начальство почему-то никак не может решить, откуда пригласить друида — из Эльчестера или Фексфорда, потому что свой, гринторпский, в школу не пойдёт, он на всю деревню один.

Как раз вторую часть из этого перечня, касающуюся непосредственно Самайна, Веттели очень даже любил, тоже с детства. Поэтому он бессовестно стащил из кладовой два яблока и горсть орехов — для себя и Эмили, выпросил у няни две крупные брюквы, вырезал два фонаря, опять же, для себя и Эмили, и до самого праздника они прекрасно проводили время вдвоём, гуляя по парку и болтая ни о чём, благо, к торжественным приготовлениям их не привлекали.

Праздник тоже прошёл славно, в Гринторпе его умели встречать ничуть не хуже, чем в Эрчестере. Перед парадным крыльцом ярко полыхали костры, повсюду таращились огненными глазами фонари, бегали перепачканные сажей дети, трещали на раскалённых углях орехи, предсказывая чью-то судьбу. Вечером во внутреннем дворе были танцы, и друид из Ронсмутта оказался, уж конечно, не таким занудой, каким был бы эльчестерский или фексфордский.

Друид был относительно молод и ослепительно красив, должно быть, фейри в его родне так и кишели. Проведя положенные обряды и умыв лицо от сажи, он с кружкой эля скромно пристроился на камне под священным дубом и оттуда внимательно наблюдал за течением праздника. Когда Веттели случайно оказался рядом, друид неожиданно его окликнул и для верности придержал за рукав. Правильно сделал, иначе тот постарался бы сбежать, сделав вид, что не расслышал. Он только что закончил танцевать с профессором Брэннстоун и собирался танцевать с Эмили, ему было решительно не до друидов. Но вырываться было бы невежливо, пришлось вступить в разговор.