Носферату

22
18
20
22
24
26
28
30

— Анна Берг, отдел преступлений в области искусства. — Она протянула мне руку в белоснежной перчатке. — Привет скандалистам. Если не ошибаюсь, Носферату Шатов, «Галактика слухов»?

— Он самый. Ваш покорный слуга. — Я эффектно поклонился и поцеловал протянутую мне руку чуть выше края перчатки.

— Учту, — саркастически ответила женщина моей мечты, поправила манжет и повернулась к Штоффе. — Отто Юльевич, я пришла поговорить с вами о гобеленах.

До этого неплохо державшийся Отто уставился на нее обреченно-затравленным взглядом и шепотом объявил: «Он тут…» Моя прекрасная леди мгновенно вцепилась в него мертвой неженской хваткой. И пока она оценивала обстановку, я мысленно оплакивал свою гениальную статью о маньяке и работах мастера Суо. Самый страшный сон журналиста — подписка о неразглашении была неотвратима.

Но, как я и предсказывал, а точнее, накаркал, прошло две минуты, и дверной звонок известил о прибытии нового гостя.

— Слушай, Отто. Может, не пускать никого, а то у тебя маньяк в кабинете уже минут пятнадцать один сидит. Он тебе там все гобелены искромсает и скажет, что так и было.

Отто бросился в кабинет, но Анна жестом остановила его.

— Отто Юльевич, сделайте спокойное лицо, отдышитесь, зайдите в кабинет и с извинениями попросите у вашего гостя еще минуту-другую, а мы с господином Шатовым тем временем посмотрим, кто за дверью. В такой ситуации каждый гость — потенциальный сообщник.

Отто тряхнул головой, поправил ворот рубашки и вошел в кабинет, мгновенно вышел, осторожно прикрыв за собой межкомнатную дверь, и махнул рукой в знак того, что все идет нормально. В ту же секунду Анна распахнула входную.

На пороге, землянично улыбаясь и лучась отеческой заботой, стоял не кто иной, как Павел Александрович Насяев. Он ладошкой пригладил скудные остатки волос и вошел. Мне часто приходилось видеть, как пожирают глазами, и сейчас в прихожей находилась женщина, на которой плотоядному взгляду было чем поживиться, но я никогда в жизни не видел, как глазами облизывают. Насяев делал именно это. Его губы сладострастно вытянулись, глазки по-свидригайловски заблестели, а брови умильно поползли вверх.

— Анна Моисеевна, как я рад, какая приятная неожиданность, — и эта юбилейная рожа принялась лобзать белоснежные перчатки.

Анна брезгливо вытянула их из-под носа престарелого женолюба и вопросительно посмотрела профессору в глаза. Насяев зарумянился, засуетился и, чтобы скрыть неловкость, набросился на истинную цель своего прихода — хозяина квартиры.

— Отто Юльевич, я, собственно, к вам. — Пал Саныч бережно потряс руку Отто. — Но я вижу, вы заняты. Я могу зайти в другой раз.

Как любой вежливый человек, Отто заверил профессора в том, что не слишком занят и готов уделить ему минуту-другую. Насяев морщился, извинялся и с каждой минутой нравился мне все меньше, и к тому моменту, когда Павел Александрович наконец решился перейти к делу, я окончательно уверился, что он убийца, потому что люди, способные уничтожать человеческую жизнь по минутам, не задумываясь покусятся на нее в полном объеме.

— Отто Юльевич, — мурлыкал Насяев, — мы тут на кафедре «Физический вестничек» собираем к ноябрю. Может быть, вы найдете возможность опубликовать у нас что-нибудь? Это было бы очень кстати. У меня есть один аспирант, хороший, способный мальчик. Так вот, если бы вы согласились взять его в соавторы… Мальчик подает большие надежды, и ваше имя могло бы открыть ему двери, которые не по силам открыть никому другому. Ну, вы понимаете, о чем я говорю…

Отто упрямо смотрел в пол. Он не умел отказывать, поэтому и ушел в свое время с кафедры. Но у академической науки оказались длинные руки.

Насяев пробормотал еще что-то о том, что если Отто не желает, то вовсе не обязан, но уж очень талантливый и хороший мальчик, — и, раскланявшись, удалился.

— Не верю ни единому слову, — злорадно прошептал я.

— Аналогично, — констатировала Анна, двумя пальцами стягивая с руки обмусоленную профессором перчатку. — Что ему было нужно, в общем-то, не наша забота. Но если что — ему никуда не деться.

Я посмотрел на ее ровные розовые ногти и почувствовал уверенность в том, что, «если что», профессору крышка.