Замок искушений

Тем временем Этьенн, хорошо зная Дювернуа и рассмотрев его друзей, был удивлён, встретив среди них Армана Клермона. Но, быстро разобравшись в отношениях приятелей, понял, что связывает их весьма мало. Файоль и Дювернуа посмеивались над тем, что Рэнэ звал «причудами невинности», втихомолку потешаясь над приятелем, но Этьенну Клермон понравился. Причем, понравилось именно то, что вызывало насмешки Дювернуа и де Файоля.

Он постарался сойтись с Арманом поближе, и тут был приятно удивлен оригинальностью и удивительным благородством его суждений. Сам же Клермон с некоторым удивлением заметил в мсье Виларсо де Торане глубокие знания истории и литературы, Этьенн был начитан в вопросах юридических, легко мог поддержать любой разговор, высказывал суждения глубокие и продуманные, обличающие умение извлекать следствия из причин и мощь ума. Правда, суждения Этьенна местами были искажены, но глубина их поначалу искупала искаженность. До того Арману казалось, что этого красавца не интересует ничего, кроме любовных похождений, но теперь он вынужден был отдать должное не только обаянию графа, но и его образованию, и живому уму. Темы их разговоров вначале редко выходили за исторические и литературные рамки. Говорили об искусстве, совсем немного о политике, ибо Клермон находил политику делом суетным, Виларсо де Торан — занятием плебеев.

Граф охотно слушал Клермона, и из его рассказов, оценок и мнений делал заключения о личности собеседника. При этом сам Этьенн был достаточно умён, чтобы высказывать именно те суждения, которые, как он интуитивно понимал, не могли бы шокировать Армана. Первые дни он подстраивался к взглядам Клермона, не желая спорить, а в последующем стал находить удовольствие в этих разговорах. Как-то его сиятельство поинтересовался:

— Чем вы намерены заниматься в будущем, Арман?

— Вы о профессии или о бытии, ваше сиятельство? — Клермон посмотрел на Этьенна, — со временем хотел бы преподавать. Но время может быть самым отдалённым.

— А «в бытии», как вы выразились?

— Бытийно я должен выполнить обязанность каждого человека. Приобщиться святости.

Этьенн оторопел и, несмотря на воспитание, не мог скрыть растерянности.

— Вы хотите… стать святым?

Клермон посмотрел на него спокойно и внимательно. За время, что прошло с того памятного разговора с де Фонтейном, он пусть не до конца осмыслил, но уловил мысль профессора. Если бы люди любили друг друга… прощали, смирялись и служили бы друг другу — не нужны были бы ни свобода, ни равенство, ни братство — жалкие суррогаты Любви Божьей. Быть святым — это любить Бога и любить людей. Это он понял. Но он понял и другое — его душа, омертвевшая на потерях и унижении — не может пока подлинно любить — ни Бога, ни людей. Понял он и последние слова профессора, и его обжигающий льдом поцелуй. Он должен научиться любить. Он будет святым Божьим, будет жить в любви к людям и Господу, он постарается жить так, чтобы придать смысл бытию мира. Его понимание простиралось и ещё дальше. Его цель была недостижима. Но он пойдет к этой недостижимости.

Стоицизм натуры, пессимизм ума и благородство крови подлинно нашли себя на этом поприще.

Он рассказал Этьенну о своём учителе и о его словах. Объяснил и те выводы, что сделал из них. Он уже не боялся профанации или непонимания, просто не думал об этом, скорее, проговаривая осмысленное, пытался ещё раз продумать всё для себя. Этьенн выслушал молча и долго после сидел, глядя на каминное пламя.

В тот вечер он рано ушёл из библиотеки. Клермон подумал было, что его слова чем-то обидели или задели Этьенна, но на следующий день тот снова пришёл, и всё было по-прежнему. Правда, гость Армана стал чуть сумрачнее и задумчивее.

Им часто мешали. В библиотеку то и дело наведывалась мадемуазель Лоретт, прерывая беседы и интересуясь, не собирается ли его сиятельство Виларсо де Торан прогуляться? Клермон видел, что Этьенну совершенно безразлична эта влюблённая в него милая девушка, сам он неизменно краснел при воспоминании сцены около пруда, но заметил, что граф не был обременён никакими воспоминаниями, но порой соглашался сопровождать её, замечая на прощание Клермону, что через полчаса вернётся, давая тем самым понять мадемуазель д"Эрсенвиль, что время, которое он намерен уделить ей, ограничено. Он возвращался и беседы продолжались, причём Клермон минутами задавался вопросом, не спасаясь ли от навязчивости Лоретт, проводит тот столько времени в библиотеке? Однако, спросить об этом не решался, и оставался в неведении.

На самом деле мсье Виларсо де Торан просто откровенно скучал с Лоретт, томился и почему-то странно тосковал, местами — до того, что сводило скулы. Он поймал себя на странной мысли. Если раньше он полагал просто позабавиться, то теперь, общаясь с Клермоном, неожиданно подумал, что его отказ соблазнить Лоретт — поступок… благородный и высокоморальный. Он не собирался жениться, и не хотел обесчестить девицу. Подумал — и тут же расхохотался, представив, что бы сказала по этому поводу Сюзанн…

Этьенн долго не мог решиться поинтересоваться тем, о чём со смехом говорили де Файоль с Дювернуа. Но когда осторожно спросил о «les complexités pour hommes», и даже предложил помощь в их разрешении, снова был шокирован.

— Де Фонтейн вразумил меня, граф. Если Бог спас меня от растления — не следует предавать спасшего тебя. Ведь душа ощущала неладное, точно я переступал через запретную черту, совершал над своей душой и телом какое-то кощунство. Фонтейн сказал как-то, что если человек продолжает подобный образ жизни, голос совести стихает, он погружается в некое упоение, от которого трудно отказаться, — так как барьер совести преодолен, а страсть услаждает глубины естества наслаждением, перед которыми блекнут остальные утехи. Но проходит время, чувства приедаются, и плотская услада уже не насыщает, внутри обнаруживается пустота. Потеря чистоты в конечном итоге разочаровывает. Он советовал не дробить на осколки драгоценный сосуд.

Взгляд Этьенна потемнел, но он промолчал.

В этот вечер он, избавившись от Лоретт, собирался было вернуться к Арману, но столкнулся в коридоре с Огюстеном. Тот был весьма озабочен своим заказом портному, который надлежало отправить сегодня, ведь появилась возможность послать почту — по тросу, переброшенному мсье Бюффо на соседний берег, откуда письма обещали забрать егеря герцога.

— Умоляю вас, Этьенн, посоветуйте! — было заметно, что возможность называть его сиятельство просто по имени страшно льстит Дювернуа.