Замок искушений

Её слова медленно и во всей полноте доходили до него. Этьенн долго пытался постичь мысли и склонности Элоди, — чтобы понять ту слабину, на которой можно сыграть, чтобы заполучить красотку в постель. Но теперь, когда эти мысли стали ясны для него — оторопел. Он полагал, что нет женщины, которой он не сумеет завоевать, и сотни побед, не стоившие ни душевных усилий, ни финансовых затрат, казалось, подтверждали его правоту. Но эта девица обладала таким мышлением, которое делало все его усилия напрасными. Проступивший характер был нравом настоятельницы монастыря. Этьенн не видел пути получить её — иначе, чем взять силой, но даже Шаванель, не брезговавший никакими мерзостями, к подобному относился гадливо. Этьенну же, привыкшему к обожанию и поклонению женщин, это и вовсе претило. Его возбуждало тщеславное осознание женского обоготворения, и проявить себя в агрессии значило невозможное — признать зависимость от женщины, а это он считал унизительным и невыносимым для себя.

Но даже не это было сейчас важным. Эта чертова красотка считает его мерзавцем? «Если из тебя сделали мерзавца и ты понимаешь, что ты мерзавец — перестань им быть…Если он, осознав свою мерзость, не пытается излечиться — пусть никого не винит. Если он не хочет сделать этого — он тщетно будет ждать от меня жалости…»

«Тщетно будет ждать от меня жалости…» Эти слова не оставляли надежды. Он хотел любви, а ему отказывают даже в жалости? Но это лишь болезненно задело, царапнуло пусть и до крови, но царапина есть царапина. «Он мог остановить распад в себе и разорвать цепь порока — на себе…» О чём она? Она как будто требовала от него чего-то. Остановить распад в себе? Что за бред? Она считает его мерзавцем из-за его интрижек с женщинами? Этьенн вернулся к себе и снова не взялся за том Альберта Великого. У него почему-то пропал интерес к причинам гибели Габриэль.

Гнетущая тоска, что поселилась в душе Этьенна, влекла его к этой черноволосой колдунье, что вышла из ночных вод в лунном свете и заворожила. Он хотел её любви. Теперь осознание, что он не просто нелюбим, но презираем, бродило в нём, словно кровавое винное сусло на мезге, вспениваясь и распространяя вокруг пьянящие миазмы. Он должен добиться её. Этьенн не привык отказывать себе ни в чём. Но как? Обычно он притворялся влюблённым, и нескольких взглядов и затаённых вздохов хватало, чтобы сердце девицы начинало таять. Этьенн постарался внушить себе, что дело просто в том, что он никогда не заигрывал с ней — и она, обидевшись на его равнодушие, теперь тоже изображает безразличие и злится. Это было проще, яснее, понятнее.

И вскоре ему удалось убедить себя в этой лестной для него гипотезе.

Никакой ум и здравый смысл неспособны избежать заблуждений там, где помрачена душа. Что ж, решил Этьенн, завтра же все переменится. Она будет смотреть на него, как и Лоретт, он насладится торжеством — и вышвырнет её, как и всех, кто был до неё. Этьенн ощутил в себе взыгравшую мощь, силу мужчины. Он победит. Неожиданно замер. Как действовать? Элоди предубеждена против него. Считает его мерзавцем — отчасти из-за Лоретт, отчасти — из-за того, что слышала о нём. Почему бы не сыграть ва-банк? Она считает, что ему нужно… как она сказала? — «остановить распад в себе…»? Ага. Вот и пусть для начала наставит его в добродетели.

Однако, планы его были отсрочены. Следующие два дня Элоди почти не показывалась. Всё это время она делила между сестрой и церковными хорами, где её, всегда в слезах, заставал Клермон. Горе не только сблизило их, но погасило чувственность Армана. Приникая губами к её нежным рукам, лаская их, обнимая её — он ощущал только гнетущую боль сердца. Раньше, когда взгляд его падал на крест на её груди, уходя ниже, к затенённой ложбинке, он ощущал трепет, душу обжигало желанием, кровь воспламенялась. Но теперь всё в нём омертвело. Он понимал её боль, бывшую не только болью потери, но и болью бесчестья, не становившегося меньше от того, что он оставался тайным. Клермону почему-то казалось, что это и его позор.

Но, как ни саднила сердце Элоди скорбь, она всё же не могла заслонить причин происшедшего. Она даже на какой-то миг была готова поговорить с Дювернуа, но поняла, что это бессмысленно. Элоди доверяла словам и наблюдениям его сиятельства, и не подозревала Огюстена в убийстве сестры. Но ей казалось, что он должен знать больше остальных. Попросить Клермона поговорить с Дювернуа? Они не близки, и едва ли такой человек будет откровенен. Единственный, с кем Дювернуа мог разговаривать — и не лгать, был его сиятельство Этьенн Виларсо де Торан. Но при одной мысли просить о чём-то этого человека — Элоди становилось дурно. По размышлении она отказалась от этой мысли. Такого рода разговоры только выявят новые мерзости, которые станут известны Виларсо де Торану, но едва ли откроют причины гибели Габриэль. Элоди не хотелось, чтобы этот человек знал хоть что-то об их семье.

Приходилось удовольствоваться молчанием и постараться успокоиться. Нужно было вести себя сдержанно, заботиться о Лоретт. Сестра вела себя в последние дни странно, часами сидела на постели, уставившись в одну точку. Она не понимала, что произошло с Габриэль, и кто мог убить сестру, чувствовала дрожь в кончиках пальцев и тяжкую изматывающую истому. Но причина была вовсе не в гибели Габриэль. Этьенн не любил её. И сказал, что не полюбит никогда. Это было самым главным, самым страшным, самым необратимым горем, в котором судьба несчастной Габриэль просто терялась, как жалкая щепка, уносимая речным водоворотом. Почему он не любит её? Почему? Разбитое сердце кровоточило, и не ощущало, — просто не могло ощутить — никакой другой боли.

Лора была темпераментна и страстна, и теперь, когда её лишили надежды на взаимность, душа её погрузилась в отчаяние. Если не было надежды на любовь Этьенна — не было смысла и в жизни. Однако смерть Габриэль своей неожиданностью и жестокостью все же потрясла Лоретт, показав ей смерть в самом неприглядном виде. Её просто парализовало страхом.

Теперь Лора не хотела жить и боялась умереть.

Этьенн же хладнокровно приступил к исполнению своего намерения и, дождавшись, когда Элоди вышла на третий день в полдень к качелям и принялась за рукоделие, тихо подошёл и сел рядом с книгой. Она заметила его, кивнула на его приветствие и углубилась в работу. Мысли её, несмотря на пережитое потрясение после гибели сестры, сегодня были все же светлей, чем в первые дни. Элоди всё больше привязывалась к Арману и дорожила его чувством. Ей нравилось в нём всё — заметная робость, строгость и основательность суждений, благородство натуры. Какое счастье, что ей довелось встретить такого мужчину! Арман де Клермон был совершенством. Элоди позволила себе предаться мечтам о будущем. Вот они с Арманом гуляют по Парижу, заходят в храм, лавки и, возвращаясь, сидят у камина. Дети… Их дети внимательно слушают отца, читающего по вечерам Библию…

В эту минуту внимание Элоди привлек Этьенн.

— Мадемуазель, — он недоумённо смотрел в книгу, коей оказалось Писание, — что может означать «В любви нет страха, но совершенная любовь изгоняет страх»? Я слышал, что «начало премудрости — страх Господень».

Элоди удивлённо взглянула на него и несколько секунд разглядывала его красивое, холёное лицо, выразительные черты, умные глаза. Чего он хочет от неё? Прикидывается дураком? Она прекрасно помнила, какую безупречную цепь рассуждений развернул этот повеса перед Арманом. Мозгов ему не занимать. Элоди предпочла бы и вовсе не разговаривать с ним, особенно вспоминая услышанные в библиотеке слова о своей сестре. Но предпочла ответить, надеясь, что так быстрее развяжется с этим неприятным человеком.

— «Страх Господень» — это первоначальный страх потери, который всегда есть в любви. Страх потерять то, что любишь, страх оскорбить его Святость. Жизнь в страхе Божьем учит любви к Нему, а потом накопленная в душе любовь изгоняет страх.

— А вы, мадемуазель, знали такую любовь?

Элоди продолжала шить и ответила словами катехизиса.

— «Бог есть любовь…»

— Но я не замечал в вас, дорогая Элоди, никакой любви ко мне.