«Будто без вас не приключилась», – Макинтош не сказал этого вслух и сам себе удивился: прежде он никогда не щадил чувства подчиненных.
Аявака, до того молчаливой тенью стоявшая в углу, ожила, подошла сперва к Фарнсворту, потом к Броуди, затем к Берку. Она закрывала им глаза, шептала что-то по-луораветлански и каждого обходила по кругу.
Кошки лишь теперь заметил ее, и лицо его сделалось сложным. Однако, видя невозмутимость Макинтоша, Кошки только нахмурился и деловито заметался по рубке, цепко осматривая разбитые приборы.
– Проснулся, чую – уши-то заложило, а в темени молотилка бьет. Понял – нырнули, значит. Глянул на время – рановато, смекнул – дело швах… – Кошки не умел замолчать сам. После онтымэ делался он исключительно рефлективным и всякое событие мог обсуждать часами.
– Вы встретили кого-нибудь по дороге сюда?
– Ни единой души, капитан.
– А этот странный запах – не находите его знакомым? – почему-то вопрос казался Макинтошу очень важным.
Кошки принюхался, вскинул брови и покачал головой.
Но капитан уже вспомнил, глядя на простодушное лицо Кошки, на его рыжие брови, – вспомнил и запах этот, и почему напоминал он о старшем помощнике. С таким ароматом – приторным, густым – курился в матросских трубках черный лед. И именно Кошки давно был у Макинтоша на подозрении как курильщик льда.
Какой безумец первым догадался насыпать измельченный лед в трубку и поджечь? Макинтош встречал не менее дюжины людей, приписывающих себе это сомнительное открытие, сделанное чуть более десяти лет назад, вскоре после того, как лед впервые пробрался с изнанки в эфир. Черный лед, не будучи в прямом смысле льдом, тлея, давал аромат сложный и искусительный. Дым его был сладок, бодрил, расслаблял, обманывал и уводил в волшебные сны. Субстанция, известная как первейший враг всякого подэфирного парохода, сделалась вдруг желанной и необходимой.
Сначала лед стали курить моряки, которым это новое и невероятное зелье доставалось бесплатно и в любых количествах. Курили много, жадно, без оглядки. Портовые подпольные химики с удвоенным рвением взялись за поиск формулы, которая подарит льду устойчивость. Добыча льда сделалась профессией. На небольших лодчонках, рискуя всем, лихачи ныряли под эфир, собирали лед, на предельной скорости возвращались в порт, где в маленьких дорогих кабинетах курилен ожидали их специальные клиенты. Это был опасный промысел, лишняя минута под эфиром могла обернуться смертью в объятиях агрессивного льда.
Макинтош лед не пробовал, несмотря на вдохновляющие примеры со всех сторон. Почему-то казалось Макинтошу, что ото льда будет ему плохо, что лед может быть для него вовсе смертелен. В те времена, когда палубная команда «Бриарея» вся состояла из живых людей, не было ни одного матроса на борту, который не употреблял бы лед. На иных судах курение льда быстро запретили, и Макинтош перенял этот поучительный пример. Но не случалось рейса, чтобы офицеры не обнаруживали матросов, тайком скалывающих лед в трюме. Когда три года назад Мозес пришел к нему с «проэктом», когда предложил заменить механическими людьми живых, веским аргументом стал такой: томми не курят и курить не научатся.
Макинтош достал из рундука две лампы Дэви, одну отдал старшему помощнику.
– Разбудите Ирвинга, Стивенса и Нолана. Пусть берут столько томми, сколько потребуется, и обыщут корабль. Нужно найти убийцу. Будьте осторожны, Кошки, и предупредите остальных. Судя по всему, мы имеем дело с безумцем. После возвращайтесь сюда. Как только остановится турбина, начинайте продувать балласт.
Каждый моряк знает: подниматься в эфир с работающей подэфирной турбиной – верная смерть.
– А вы, капитан, к Мозесу? – Кошки с пониманием покосился на изуродованный машинный телеграф, не способный выполнить свое назначение – передать приказ в машинное.
Капитан кивнул:
– Телектрофон тоже не работает. Удивительное совпадение, верно?
– Ох, дурное у меня предчувствие. Нам бы держаться вместе.
– Что говорит ваше, Джим, предчувствие про курс «Бриарея»? Лично меня этот вопрос очень занимает. К тому же… – Макинтош покосился на Аяваку, – есть еще… нюансы.