Так было и сегодня. Когда я, вымывшийся и свежевыбритый, присоединился к их компании, один из каналов показывал один из моих любимых фильмов, но, увы, уже самый конец.
«Охотника на оленей» я пересматривал раз десять, не меньше, и он мне не надоедал, а игра актеров потрясала. Сейчас я застал сцену, где герой Де Ниро находит героя Уокена в одном из игральных притонов Сайгона.
Роберт в костюме гражданского, с мятущимся взглядом и твердой решимостью вырвать друга из заведения игроков со смертью. Кристофер — в простой рубашке с расстегнутым воротом и алой повязкой на голове. Смертники обматывали головы шарфами, чтобы в случае выстрела мозги не разлетались во все стороны.
— Помнишь, как ты любил лес, деревья, Ники? Помнишь? Ты же так любил горы! Ники! Ники, это я, Майкл! Давай уедем, вернемся туда, в лес, к деревьям! — торопится говорить Майкл, заглядывая в невидящие глаза выжженного изнутри друга, а вокруг орут болельщики, делая ставки на чужую и трижды никому не нужную жизнь.
Лицо Ника вдруг озаряется воспоминанием. Губы его начинают что-то бормотать — кажется, он хочет выговорить имя человека из прошлого, того прошлого, которое давно вытравил из себя ежедневными осечками револьвера и наркотиками.
Сквозь равнодушную маску вдруг проступает прежний рубаха-парень, и серые глаза его на несколько секунд воскресают:
— One shot[3], Майкл? — c мечтательной улыбкой спрашивает он, пытаясь поднести ствол к виску.
— One shot! — подтверждает Де Ниро, мягко, но настойчиво отклоняя его исколотую руку с револьвером на стол. — Уедем, Ники! Уедем со мной!
Продолжая все так же по-детски улыбаться, Ник высвобождается, твердо втыкает ствол в обмотанный алым висок… я отворачиваюсь. Потому что, как всегда, звучит выстрел, и я уже знаю наизусть, что будет дальше, и мне почему-то не хочется сегодня смотреть на сцену, где Де Ниро отчаянно кричит над мертвым другом, который даже не успел понять, что произошло.
— Тяжелый фильм, — сказала мама, придвигая мне тарелку. — Нашли что посмотреть перед обедом…
Действительно — и как это папа не переключил на какой-нибудь канал для карамельных домохозяек?!
— Ты ел что-нибудь утром? — продолжала она, глядя на меня.
— Ну да, — я отломил кусочек горбушки и сунул за щеку. — Бутер.
— Бутер?! Это еда, по-твоему?!
— А что же это?
Она никак не может привыкнуть к моей гастрономической неразборчивости. Меня на завтрак всегда устраивал бутерброд, и я никогда не страдал по отсутствии каши или какой-нибудь там глазуньи с беконом… Хм, тем более, что бекон мы сегодня уже проходили, пусть и во сне.
— Ох, когда же ты уже хоть немного научишься готовить? — посетовала мама.
— А я и так умею, — загибая пальцы, я начал перечислять: — Считай! Кофе. Кофе с сахаром. Кофе с сахаром и молоком или сливками. Чай. Чай из пакетика. Чай из пакетика по второму разу. Бутер с колбасой. Бутер с сыром. Бутер-хоть-с-чем-нибудь. Яичница. И коронное блюдо — какая-то горелая фигня.
— Это ты про шашлыки? — не удержался папа, припомнив мне вершину моего кулинарного искусства на даче у Кирпича.
— А! Точно! Это были шашлыки!