– Да вы что! – закричал он. – Да как же…
– Вуатюр, – сказал Муравьев. – Ругаться и счеты сводить будем потом.
Глеб настоял, и они поехали вместе. Шоссе было почти пустым. Глеб гнал вуатюр на дикой скорости – прямым путем в Авдеевку.
– Если она погибла, Муравьев, то мне все равно, бессмертны вы или нет, я…
– Министра, как я понимаю, отправят в отставку? Чайковского?
– Если она…
– Преторианцы хуевы, – сказал Муравьев со злостью. – Какого дьявола вы позволяете «Мечте» и прочим править страной? Где это в конституции написано, что у концернов есть право назначать и убирать министров? Куда вы смотрите, вы, кирасиры? Чем вы занимаетесь вообще, в вашей конторе?
Глядя на дорогу, Глеб вытащил из кармана пачку сигарет. Протянул Муравьеву. Муравьев пожал плечами, отмахнулся. Глеб закурил. Спросил:
– Где она? Где вы там ее спрятали? Где моя дочь? Не молчите, Муравьев.
– В здании одном. У здания неплохой запас прочности, но долго оно не выдержит.
Стрелка спидометра поползла вверх.
– Ходорченко и дружка его вы зачем повязали? – спросил Глеб.
Пристегивая ремень, Муравьев ответил:
– Дилетанты. Пусть посидят в предвариловке. Уверен, вы найдете способ их вызволить. Нашли где агентуру себе вербовать – среди ворья. Я был о кирасирах лучшего мнения.
– Не нужно острить.
***
А меж тем, чуть ранее, в заброшенном индустриальном здании, в помещении, похожем на средней руки гостиную, только окна узкие и подоконники далеко от пола, почти на уровне глаз, две полные женщины ели креветки, запивая белым вином. И Чайковская, и Проханова всегда много ели, когда нервничали. Впрочем, когда не нервничали, тоже любили поесть.
Проханова к тому же любила белое вино, а Чайковская вообще пила все подряд, когда предоставлялась возможность – такое у нее было свойство натуры.
Проханова помалкивала, а Чайковская сперва болтала без умолку, уча Проханову жить, и приводила примеры из собственной биографии, на протяжении которой она, по ее словам, всегда всем умела утереть нос, ибо бесхитростна и справедлива; но и она тоже вскоре сникла. Слишком много противоречивых чувств с самого утра. Импозантный сильный мужчина грубо приволок ее сюда и объяснил убедительным голосом, что давеча ее чуть не порешили, или, как говорят в Киеве, чуть не устроили ей зэтс ит, и что нужно сидеть тут, пока он не вернется, а если высунет нос свой монгольский на улицу – ее тут же пристрелят. Ей ни разу до этого не приходилось такое слышать, и Чайковская перепугалась, но не показала виду.
Теперь же Лизка, обычно внимавшая Чайковской чуть ли не с благоговением, замкнулась, отвечала односложно, желания беседовать не проявляла, и только жрала креветки, благо запас их в холодильнике оказался велик – будто кто-то недавно ограбил магазин морепродуктов, запасаясь на зиму и на всякий случай.
ebooksa