— Ты во что-то крупное влез. Точно?
Я кивнул. Он сощурился и наклонился вперед.
— Как насчет того, чтобы поделиться?
— Не могу.
Пернелл задумчиво посмотрел на меня.
— Сколько ты хочешь?
— Нисколько. Уж извини.
Пернелл поморщился.
— Мне постоянно приходится выдаивать из людей информацию. Профессия такая. В большинстве случаев я своего добиваюсь за деньги. Как правило, сразу предлагаю капусту. Ну а если не получается… Секс, наркотики и все такое. Я в этом деле собаку съел, но к тебе подхода не вижу. И мне это не шибко нравится. А ведь у тебя, как у любого человека, есть ахиллесова пята. Есть?
— Угу… Математика.
— Да брось ты! Понял ведь, о чем я говорю. Ахиллесова пята не обязательно на ноге. Чаще всего ее находишь выше шеи или ниже пояса. Но самая большая ахиллесова пята — это уверенность, что у тебя ее нет.
— Пернелл, мы с тобой едва знакомы. У меня, конечно, уйма роковых изъянов, зато нет привычки изливать душу первому встречному. По крайней мере, пока он не угостит меня ужином и не пригласит на танец.
Пернелл поднял руки — дескать, сдаюсь.
— Прекрасно. Только заруби себе на носу: у тебя, как и у любого смертного, есть ахиллесова пята. Может быть, ты ее и сам не чувствуешь, но она есть. И рано или поздно кто-нибудь непременно ее найдет.
Кое-кто уже нашел. Она у меня чуть выше колена. Жутко чешется.
Он встал и взял саквояж под мышку.
— Знаешь, Мерфи, а ты мне нравишься. Хорошо, что мы с тобой познакомились.
Я проводил его до выхода из кабака. Передо мной, точно последний торт на соревновании по съедению тортов, лежала толстенная распечатка. Я тоскливо вздохнул. На вид она мне не по зубам, но я должен во что бы то ни стало найти одну-единственную анаграмму, зернышко истины в этой горе словесной мякины. Но прежде чем браться за вилы, необходимо взбодриться. Бурбон, пожалуйста. Нет, двойной, будьте любезны. Я полез во внутренний карман пиджака и достал авторучку.
Хорошая затяжка дымом, основательный глоток бурбона, и — в бой.
В школе я всегда недолюбливал уроки родного языка. Прокорпев два часа над распечаткой, я догадался почему. Оказывается, я ненавижу буквы как таковые.