Холленбах встал с дивана и нервно зашагал по комнате. Дойдя до стенки, он выключил лампу, стоявшую на полу, и комната погрузилась в полумрак; теперь её освещали лишь слабый свет луны да ленивые оранжевые языки пламени в камине. Разглядеть выражение лица президента Маквейг теперь уже не мог, но у него появилось неприятное ощущение, что тот пытливо и пристально рассматривает его в темноте.
— Вам трудно понять этого человека. — Президент заговорил быстро, и слова его вылетали, как автоматные очереди, направленные в невидимого противника. — Для такого, как он, будущее — ничто по сравнению с поставленной целью… Он хотел растоптать меня… вернее, уничтожить… Ему повезло, когда он стал вице-президентом. Этот пост — предел для его ограниченных способностей. Большего ему всё равно не достичь! Так давайте же смотреть фактам в лицо! Главной его целью было вывалять меня в той же грязи, в которой он сам вывалялся, и заставить людей думать, будто я способен закрывать глаза на грязные политические подкупы в своём правительстве.
При последних словах Холленбах подошёл к сенатору совсем близко, и у Маквейга появилось беспокойное чувство, словно он ненамеренно проник в самую глубину мыслей этого человека. Он вдруг почувствовал себя неловко и угнетённо. Снег за окном лежал холодный и чистый. Сенатор смотрел на мёртвое дерево с голыми сучьями, и ему вдруг почудилось, что дерево пошевелилось. Он вгляделся получше и с облегчением увидел, что мнимое дерево это — часовой, по всей вероятности моряк. Часовой потёр озябшие руки и, шагнув в сторону, скрылся из поля зрения сенатора.
Холленбах подошёл к окну мелкими, нервными шажками, встал там и молча уставился в серый туман на горизонте. С минуту в комнате слышно было только тиканье часов на камине да потрескивание пылавших поленьев. И вдруг Маквейг услышал знакомый гулкий смех, такой глубокий и сильный по тембру, что ему всегда казалось, будто он не может исходить из худого, жилистого тела президента. Холленбах вернулся к дивану и, сгорбившись, снова уселся на своё место.
— Простите, Джим, что я так разошёлся, — бодро сказал он, — но этот человек всегда раздражал меня. Когда я говорил людям о самосовершенствовании, вся страна слушала меня с огромным вниманием, а вот О’Мэлли — нет. Я с одинаковым успехом мог бы говорить на наречии племени банту. Он меня никогда не слышал.
Холленбах улыбнулся и потеребил обтрепавшийся край свитера.
— Впрочем, О’Мэлли скоро отойдёт в историю, — сказал он спокойно. — Нам теперь предстоит найти наиболее достойного человека на пост вице-президента. Время не ждёт. До съезда в Детройте осталось каких-нибудь пять месяцев!
— Пять месяцев и восемь дней, — поправил его Маквейг. Оба рассмеялись, и Джим снова почувствовал себя легко и свободно.
— Пусть будет по-вашему, пять месяцев и восемь дней. Что вы мне посоветуете, Джим? Кто, по-вашему, мог бы быть подходящим кандидатом?
— Ну, это исключительно ваше дело, мистер президент.
— Хорошо, в таком случае я задам вопрос по-другому.
Прежняя натянутость между ними исчезла. Холленбах снова вытянул ноги в мокасинах и пристроил их на неполированном кофейном столике.
— Вообразите себя на моём месте, Джим. Кого бы вы тогда выбрали? Я ведь не собираюсь ничего вам навязывать. Просто подумайте за меня вслух.
В словах президента Маквейг увидел столь знакомое ему умение Холленбаха убеждать нужных ему людей. Когда президент переходил на такой неофициальный, но настойчиво-просительный тон, отказать ему было невозможно.
— Ничего не поделаешь — убедили, — покорно вздохнул Маквейг. — Что ж, по-моему, на этот пост годятся только два человека, но выбрать и между ними будет нелегко. Это Никольсон и Карпер.
Уильям Никольсон был способный, но несколько медлительный спикер палаты представителей Конгресса. Сидней Карпер — сосед сенатора на обеде в Гридироне, министр обороны, чьи порою едкие замечания по вопросам внешней политики страны приносили своеобразное удовлетворение американцам, живущим в весьма малоутешительном мире.
— Никольсон слишком уж тяжёл на подъём. — Президент выставил руку ладонью кверху, словно удерживая от падения невидимый предмет. — Своей слоновьей тяжеловесностью он меня иногда просто подавляет.
— Верно, — ответил Маквейг, — но зато он надёжен, а избирателям это чувство надёжности как раз по душе.
Холленбах пропустил замечание сенатора мимо ушей и продолжал:
— Вот относительно Карпера я с вами согласен, это, пожалуй, великолепный образец государственного деятеля, и в Вашингтоне он пользуется наибольшей популярностью. Но только для вице-президента еврея наша страна ещё не готова.
ebooksa