Марид Одран

У нас в Будайине — да нет, черт возьми, наверное, везде и всюду, существует в основном два типа людей: уличные шлюхи и клиенты, охотники и добыча. Ты или одно, или другое. Нельзя ласково улыбнуться окружающим и объявить, что просто посидишь в сторонке. Охотник или добыча — а иногда немного от того, немного от другого. Войдя в Южные ворота, ты сразу же, не сделав и десяти шагов по Главной улице, навечно определяешься как первый или второй тип.

Охотник — добыча. Третьего не дано.

Ничего сложного, правда? Но мне еще предстояло дойти до такой простой истины, и я, конечно, выберу самый головоломный путь. Как всегда.

Я не чувствовал голода, однако заставил себя сварить пару яиц. Надо больше заботиться о питании. Прекрасно это понимаю, но уж больно хлопотное дело.

Бывают дни, когда мой организм. вынужден черпать калории из фруктового сока, добавленного в коктейль. Но сегодняшний вечер обещает быть долгим и трудным, и мне понадобятся все ресурсы. Три голубых треугольника выдохнутся до начала переговоров с Абдуллой и Хасаном; скорее всего, к тому времени у меня начнется наихудший период — депрессия, полное изнеможение и неспособность защищать интересы Никки. Что делать? Ответ тривиален: принять еще несколько треугольничков. Снова подстегнуть себя. Я стану действовать со сверхчеловеческой быстротой, с точностью компьютера, согреваемый безмятежной уверенностью в мировой гармонии и порядке. Космическая взаимосвязь, ребята!

Общность бытия, пронизывающая каждый миг, каждое мгновение, каждое «сейчас»; конвергенция времени, пространства и жизни; всякие шекспировские «приливы и отливы в человеческих делах», чтоб их черт побрал, и какие там есть еще умные цитаты… Ладно, по крайней мере, такое у меня будет настроение, и, по-моему, если смогу держать себя достойно и произведу соответствующее впечатление на Абдуллу за столом переговоров, так какая разница, от пилюлек это или я такой способный от рождения. Я приобрету бодрость мысли и моральную чистоту, и проклятый сукин сын Абдулла сразу почувствует, что Марид Одран притащился не для того, чтобы он мог безнаказанно наплевать ему в физиономию! Вот какими убийственными аргументами я соблазнял себя, подбираясь к коробочке с пилюлями.

Еще два треугольничка? Или лучше, чтобы уж наверняка, три? А вдруг такое количество слишком взвинтит меня? Я ведь не хочу, чтобы меня бросало от стены к стене, как лопнувшую гитарную струну. Я проглотил две таблетки, а третью засунул в карман, на всякий случай.

Ох, не хочется даже думать, что меня ожидает завтра! «Курс на химизацию всей жизни» может прибавить своим верным последователям немного энергии, но, как любит говорить Чири, «страшное дело — платить по счетам!». Если я ухитрюсь выжить, когда на меня обрушится похмелье, впору отметить это всеобщим ликованием у трона Аллаха.

Примерно через полчаса наркотики заработали. Я принял душ, тщательно вымыл волосы, подровнял бороду, сбрил на щеках и шее щетину, чтобы не портила общий вид, почистил зубы, привел в порядок ванну и раковину, прошелся голым по всей комнате в поисках других объектов, нуждающихся в чистке, мытье или перестановке… и наконец сообразил, что внезапный взрыв энергии — результат того, что я все-таки пересолил с пилюльками.

— Не дергайся, парень, — пробормотал я сам себе. Слава Богу, что я так рано принял два треугольника, — когда надо будет выходить из дому, обрету норму.

Время мучительно тянулось. Может, позвонить Никки, напомнить о встрече; нет, незачем. Связаться с Ясмин или Чири? Но они сейчас на работе… Я сел, прислонился к стене и едва не завыл: Господи, у меня и вправду нет друзей! Была бы хоть топографическая система, как у Тамико, все какое-то развлечение. Мне приходилось видеть голопорнуху такого качества, что секс в натуре по сравнению с ней казался отвратительным барахтаньем в грязной луже.

В семь тридцать я стал одеваться: выбрал старую выцветшую голубую рубашку, джинсы, ботинки. Старайся не старайся, Хасану я все равно не угожу, так что наряжаться нет смысла. Выходя за порог дома, услышал шипение и треск ожившего радио, потом раздался многократно усиленный голос муэдзина: «Ла-а-а иллаха иллал-ла-а-а-ху». Красивая штука этот призыв к молитве, неотразимо мелодичный, берущий за душу даже неверующего пса-отступника, вроде меня. Я торопливо зашагал по пустынным улицам. Шлюхи перестали шнырять в поисках клиентов, клиенты перестали шнырять в поисках подходящих шлюх: весь Будайин погрузился в молитву. Мои шаги по древним камням мостовой, одиноко отдающиеся эхом в царящем безмолвии, уличали меня в кощунстве. Но когда я дошел до магазина Шиита, город уже вернулся к прежней суматошной жизни. И пока не прозвучит призыв к очередной молитве, шлюхи и клиенты снова будут отплясывать свой сумасшедший рок-н-ролл мелкой коммерции и взаимной эксплуатации.

За прилавком в магазине стоял молоденький, хрупкий американский мальчик, которого все называли Абдул-Хасан. «Абдул» означает «раб такого-то», затем обычно следует одно из девяноста девяти имен Аллаха — Господь миров, Милосердный и так далее. В случае с американцем ирония заключалась в том, что он действительно принадлежал Хасану, был связан с ним всем, кроме, конечно, генетического родства. Поговаривали, что Абдул-Хасан не родился мальчиком, точно так же как, скажем, Ясмин — девочкой, но никто, насколько мне известно, еще не потрудился вникнуть в эти глубины.

Абдул-Хасан о чем-то спросил меня. Я не говорил по-английски, поэтому просто сделал жест большим пальцем в сторону грязного набивного занавеса.

Мальчик кивнул и снова погрузился в блаженное самосозерцание, от которого я оторвал его. Для любителей поглазеть на товар и поторговаться, время от времени забредавших сюда, магазин Хасана представлял собой настоящую загадку, потому что товар в нем попросту отсутствовал: Шиит торговал практически всем на свете, стало быть, и демонстрировать образцы покупателям незачем.

Я прошел за занавес, пересек склад, вышел в проулок. Приблизился к стальной двери, и она почти бесшумно распахнулась.

— Сезам, откройся! — не удержавшись, шепнул я.

Потом шагнул внутрь скудно освещенной комнаты и осмотрелся. Наркотики заставили меня забыть страх. А также, к сожалению, осторожность и осмотрительность; но мое главное богатство и основное оружие — инстинкт исправно служило мне днем и ночью, одурманен я пилюльками или нет. Хасан возлежал на миниатюрной горе из подушек и не спеша курил кальян. Единственным звуком, нарушавшим тишину, было бульканье его кальяна — я уловил острый запах гашиша. На краю ковра в неудобной позе, с прямой как палка спиной, застыла до смерти перепуганная Никки. Абдулла покоился на подушках рядом с Хасаном и шептал ему что-то на ухо. Шиит сохранял абсолютное бесстрастие: его лицо казалось таким же пустым, как рука, поймавшая ветер. Сегодняшним приемом ведает он; я стоял и терпеливо ждал слов хозяина.

— Ахлан ва сахлан! — произнес наконец Хасан, коротко улыбнувшись. Это формальное приветствие, что-то вроде «добро пожаловать», а буквально: «ты пришел к своей родне и нашел ровное место», — должно было задать тон всей нашей встрече. Я ответил такой же формальной фразой, меня пригласили сесть. Я устроился рядом с Никки. В ее платиновых волосах, на самой макушке, я заметил одну-единственную училку. Наверняка языковая приставка: я знал, что без нее она ни слова не понимает по-арабски. Я принял маленькую чашечку кофе, щедро сдобренного кардамоном, поднял ее, приветствуя Хасана, сказав: «Да будет вечно изобильным ваш стол», — и поднес к губам.

Воздев руки, Хасан в ответ произнес: