Марид Одран

22
18
20
22
24
26
28
30

— Даже если в городе уже давно ничего такого не делают? Во всяком случае с теологами. Не с Гитлером или Ксарди-ханом.

Нура озадаченно посмотрела на меня.

— А кто они такие? — спросила она. Я улыбнулся:

— Не бери в голову.

Она взяла пустую тарелку и чашку и вышла из шатра. Почти сразу же вошел Фридландер-Бей. Он сел на песок рядом со мной и стиснул мою руку.

— Как себя чувствуешь, дорогой мой? — спросил он.

Я был рад его видеть.

— На все воля Аллаха, о шейх, — сказал я.

Он кивнул.

— Лицо твое обгорело на солнце и обветрилось. А что стало с твоими руками и ногами после того, как ты меня нес! — Он покачал головой. — Я приходил к тебе каждый день, даже когда ты лежал без сознания. Я видел, как ты страдаешь.

Я испустил глубокий вздох:

— Это было необходимо, дедушка.

Он снова кивнул:

— Я пытаюсь выразить свою признательность. Всегда…

Я поднял свободную руку: — Пожалуйста, о шейх, не надо создавать неловкости нам обоим. Не благодарите меня. Я сделал то, что мог для спасения наших жизней. Любой сделал бы то же.

— И все же ты измотался сверх всякой меры, ты поставил под угрозу свой разум и свою жизнь ради меня. Я устроил тебе эти проклятые имплантаты, я сделал тебя моим оружием. А ты отплатил мне бесконечной отвагой. Мне стыдно.

Я закрыл глаза на несколько секунд. Если бы эта сцена продлилась еще немного, это стало бы так же невыносимо, как то путешествие по пустыне.

— Я не хочу больше об этом говорить, — сказал я. — У нас нет времени для эмоций. Единственная наша надежда выжить в этой заварухе и вернуться в город, чтобы вернуть себе положение, состоит в том, чтобы сосредоточиться на плане действий.

Папа почесал подбородок, на котором серая щетина уже превратилась в неровную бородку, и задумчиво пожевал губу. Он явно принял какое-то решение, поскольку с этой минуты снова стал прежним Фридландер-Беем, которого мы все в Будайине знали и боялись.

— Бани Салим нам бояться нечего, — сказал он.