И аз воздам

На его кривую и вымученную ухмылку Нессель не отозвалась и, невольно бросив взгляд в окно, из которого этой ночью смотрела на далекое зарево, вдруг негромко и осторожно спросила:

– Ты любил ее?

Курт ответил не сразу, собираясь то ли с мыслями, то ли с силами, и, наконец, медленно произнес:

– Никто из нас об этом никогда друг другу не говорил.

– Я спросила не об этом.

– Я знаю.

– Курт… – начала ведьма тихо, и он оборвал, не дав ей закончить:

– Я в порядке.

Нессель поджала губы.

– Врешь, – возразила она уверенно. – Если б ты был в порядке, ты бы этого сейчас не сказал. Я ведь уже знаю тебя. И знаю, что это твое «в порядке» – лишь притворство. Тебя разрывает там, в душе, потому что ты не людей вокруг, а самого себя силишься обмануть, уверяя себя, что спокоен.

– Не будь Бруно монахом – тебе бы с ним обвенчаться, вы были б отличной парой… – недовольно буркнул Курт и, помедлив, вздохнул: – Разумеется, я не спокоен, Готтер. Мне тоскливо – дальше некуда, потому что погиб дорогой мне человек, причем погиб, по сути, из-за меня. Я зол, потому что это сделал человек, десять лет подряд ускользающий из моих рук. Я зол на себя, потому что четыре года назад у меня была возможность убить его – и я этого не сделал, потому что тогда тоже стоял выбор между жизнью дорогого мне человека и Каспаром. Я раздражаюсь от того, что даже не знаю – действительно ли у меня этот выбор был, или то, что я видел, было лишь мороком и мне все это привиделось. Я зол на себя за то, что на самом деле мне не всё равно, а должно быть всё равно. И рад уже тому, что мне хватает сил убедить в собственном спокойствии окружающих и худо-бедно блюсти себя самого, потому что иначе – я просто не сумею делать то, что должен. Иначе рассудок будет пытаться смиряться с реальностью вместо того, чтобы в ней действовать. И что самое важное – плохо от этого будет не столько мне, сколько всё тем же окружающим, которые зависят от моих решений. А это самое худшее, что только может быть.

– И долго ты думаешь так протянуть? – чуть слышно спросила Нессель, и он коротко и сухо рассмеялся, пояснив в ответ на удивленный и почти испуганный взгляд:

– Бруно задал мне этот вопрос – слово в слово – несколько лет назад. Вы с ним и вправду два сапога пара… Пока еще я жив и в себе, Готтер. Это самое главное, остальное – несущественно.

– Я бы на твоем месте…

– Никогда в жизни не дай тебе Бог побывать на моем месте, – тихо и серьезно оборвал ее Курт и повысил голос, вновь не позволив продолжить: – Нам обоим стоит отдохнуть. Уже позднее утро, а мне сегодня предстоит шататься по Бамбергу; и поскольку тебя я без присмотра больше не оставлю – тебе придется таскаться вместе со мною. Надо поспать.

Нессель сидела неподвижно еще мгновение, глядя на него пристально и молча, и так же безгласно кивнула, поднявшись и направившись в свою комнату.

– Не закрывай дверь, – бросил Курт ей вслед, и ведьма, не оборачиваясь, кивнула.

Нессель уснула сразу – сквозь дверной проем было видно, как ровно она дышит; временами дыхание учащалось, на лицо набегала тень, хмурились брови, но через мгновение она успокаивалась, дыхание выравнивалось, и в комнате снова воцарялись неподвижность и тишина, разрываемая лишь доносящимися с улицы голосами. Курт сумел уснуть лишь спустя четверть часа; испытанные приемы, прежде работавшие не один десяток лет, сегодня отчего-то не желали действовать, сон не шел, уличный шум казался втрое более громким, чем был на самом деле, и если обыкновенно погрузиться в дрему мешало скопище мыслей, то сейчас в голове, напротив, звенела гулкая пустота…

Проснулся он так же тяжело, как засыпал, и если б не солнце, подвинувшееся уже к горизонту, Курт решил бы, что сна никакого и не было, что все эти часы он так и лежал, глядя в потолок. Нессель уже не спала – ведьма сидела на своей постели, задумчиво водя гребнем по коротко остриженным волосам, и смотрела на него так, что снова внезапно стало не по себе.

За поздним завтраком ни слова не было сказано о произошедшем этой ночью; Нессель вообще все больше молчала, лишь время от времени бросая на Курта короткие взгляды искоса, и когда оба уже шли по залитой жарким солнцем улице, он, наконец, не выдержал, устало спросив: