— На аргошшкой штадии ражвития жемли, при температуре не меньше двенадчати-тринадчати тышш градушов, когда, как вам ижвештно, никаких других элементов, кроме протоводорода и водорода, не шушештвовало… было это (он достал бумажку и прочитал) 2 миллиарда 345 миллионов 789 тышш 647 лет 2 дня 5 шашов и 45 минут тому нажад… Еще тогда, милоштивые гошудари, витал шреди рашкаленных гажов мой бешшмертный дух, наблюдая, ражмышляя и ижучшая жаконы Вшеленной, жаконы ражвития и жизни Вшеленной…
Он покашлял, посмотрел сердито из-под щитиков седых бровей на скрипевшее перо секретаря и продолжал:
— И ш тех пор, милоштивые гошудари, я, не перештавая, до шамого пошледнего дня, чаша и минуты, наблюдал, ражмышлял и ижучал… И ешли вшешильный гошподь шподобит меня прожить ешше нешколько дешятков лет, — в чем я не шомневаюшь, да, не шомневаюшь, — то плодами моего наблюдения, ражмышления и ижучшения явитшя труд, ожаглавленный: «хронош» — «эшь» на конче — ширечь время, как челитель недугов телешных и душевных и как фактор ражвития по плошкошти четвертого ижмерения… Чератит Лешшович, я ваш вшепокорнейше прошу — перемените перо… шкрипит, как грешник на вертеле…
Цератит Лессович — секретарь — вспыхнул до маковки той своей горсточки волос, которая каким-то чудом, подобно оазису в знойной пустыне, уцелела на его бледно-розовом черепе. Вспыхнул и, трясущимися пальцами не попадая в лунку ручки, стал менять перо.
Председатель, не замечая все более и более разгоравшегося нетерпения хозяина, терпеливо ждал и между делом учтиво осведомился:
— Ваш братеч, уважаемый Бориш Федоровиш, ждоров?
— Здоров, благодарю вас… — буркнул Сидорин.
— Што ж это его не видно на шобрании?..
— Придет. Где-нибудь задержался… — Сидорина отсутствие брата беспокоило не из-за правил салонной вежливости, а из-за более основательных причин.
— Готово, Трилобит Силурович, — робко напомнил о себе молодой секретарь.
— …кроме того, милоштивые гошудари, в ожначенном труде моем ярко, шмею думать, выражена мышль, — между прочшим, конечшно, потому што, как шами ижволили видеть, тема моего труда гораждо более широкая, выражена мышль, что эволючионный прынчып ражвития, выдвинутый в науке… в науке… покойным гением… гением покойного… гениальным покойником… Бога ради, Чератит Лешшович, подождите, не жапишивайте: я жапутался, шами ижволите видеть… гением шкончавшегоша бежвременно учшеного Ламарка… теперь жапишивайте… и даровитым англишанином Дарвином ражработанный и подкрепленный неошпоримыми наблюдениями над природой… што эволюшионный прынчып ражвития одинаково приложим и к ражвитию в природе, и к ражвитию в обшештве. Мой ложунг: «Natura et historia поп faciunt saltus» — што жнашит: «природа, а равно и иштория не делают шкачков»… Ишхо дя иж ожначенного прынчыпа…
Красноречие оратора едва-едва только стало распускаться, а терпение Сидорина уже лопнуло.
— Трилобит Силурович, — сказал он, ничуть не желая смягчать резкости своего голоса, — имейте в виду, что за вами еще шесть ораторов… Когда это мы кончим?
Оратор смешался, залопотал что-то совсем невнятное и невразумительное, скомкал речь, но тем не менее еще добрых четверть часа играл терпением хозяина.
Его проект, направленный к уничтожению существующей в России власти, заключался в том, чтобы путем планомерной педагогической работы, сконцентрированной в руках объединенных обществ «ГЛАВТПРУКИ-НУКИ-МУКИ», воспитать подрастающее поколение России в духе «традиций доброго старого времени».
— Для этого потребуетша 3–4 года органижачионной работы, — сказал он в конце, — 3–4 года, в тешение которых объединенное обшештво завербует в швои ряды вшех педагогов Рошшийшкой империи, шоответштвенно обработает их, инштруктирует, и 30 лет ошновной работы… ошновной работы, которые… Я кончил… — неожиданно оборвал он, заметив на лице Сидорина насмешливую гримаску. Впопыхах он забыл о своих выборных обязанностях и хотел оставить председательское место, но спохватился и остался.
— На очереди записан достопочтенный Силиций Каламитович Сепия, — сказал секретарь.
— Милошти прошу милоштивого гошударя Шепию, — повторил председатель.
— Сепия! — гаркнул потерявший терпение Сидорин.
— Я здесь. Чего вы кричите? — проблеял некий мумифицированный человечек, обнаружившийся сзади всех. Своей иссохшей внешностью он, как две капли воды, походил на фараона Тутанхамона: коричневый сухой носик, коричневая кожа, вплотную обтянувшая кости лица, коричневые, прилипшие к черепу ушки, коричневые белки глаз… Даже сюртук был табачного цвета — сорта выше среднего; даже короткие желтые волосики, торчавшие на голове подобно первым всходам овса на пасхальном блюде, даже они имели грязно- желтый оттенок.
ebooksa