– Не прогуляться ли нам по набережной для освежения мыслей?
Дюпен вздрогнул и поднял саквояж.
– Боюсь, я предпочту удалиться в номер и лечь спать. Встретимся за завтраком.
– Хорошо, Дюпен. Надеюсь, вы прекрасно выспитесь.
– Вряд ли, – ответил он, решительно направляясь в фойе отеля.
Номер оказался не таким изысканным, как в «Аристократической гостинице Брауна», однако вполне удобным и уютным. Я распахнул окно, чтобы подышать свежим воздухом, и мне открылся прекрасный вид на море. Луна, едва пошедшая на убыль, серебрила лучом морской прибой. Руки и ноги ныли после долгой дороги в тесной карете, и от этого – вот странность! – совершенно не хотелось спать. Достав из чемодана шкатулку красного дерева, я перечел письма, касавшиеся нападения на сестер Портер после бала в честь дня рождения королевы. Именно Энн Портер обвинила Ринвика Уильямса перед судом в то роковое тринадцатое июля и вместе с сестрой Сарой показала под присягой, что Ринвик Уильямс и есть тот самый Монстр. Ее жених, мистер Коулмен, получил от Ангерштейна вознаграждение и, предположительно, воспользовался им, чтобы купить дом с меблированными комнатами на Нептун-сквер. Таким образом, мисс Энн Портер получила если и не долю награды, то несомненную, хотя и не прямую, выгоду. Встреча с мисс Портер принесет мне жизненно важную информацию, в этом я был уверен. Если она и лжесвидетельствовала в суде намеренно, у меня язык не повернулся бы обвинить ее в этом – ведь арест и заключение Уильямса спасли деда и бабушку от петли или, самое меньшее, от «транспортации». Возможно, опознай сестры Монстра в Элизабет Арнольд, я бы и вовсе не появился на свет.
Я сверился с адресом, записанным миссис Фентон на листке бумаги, и взглянул на карту, отпечатанную на обороте рекламного объявления отеля «Белый олень». Нептун-сквер на ней не оказалось, но Маргит совсем невелик сравнительно с Лондоном, и я был уверен, что мы отыщем мисс Портер. А будет ли она разговаривать с нами – уже другое дело.
Маргит, 16 июля 1840 г., четверг
Воздух был насыщен ароматами прибрежной флоры – дикой моркови, льнянки, кошачьей мяты, репейника, ночной фиалки. Пчелы сновали в воздухе между крупными желтыми соцветиями дикого укропа, насыщавшими легкий бриз запахом корицы. Дюпен тащился за мной по песку, и каждое его движение сочилось отвращением. Кофе не избавил его от нездоровой бледности, а яркое утреннее солнце заставляло недовольно щуриться.
– Даю слово: морская вода мигом придаст вам бодрости и прояснит ум.
Дюпен никогда не любил купаний, и сейчас ситуация доставляла мне совершенно неджентльменскую радость. Я уже порядком устал от его самобичевания.
– Мой ум и без того абсолютно ясен, – огрызнулся он. – А если будете продолжать ваши шутки, я вовсе откажусь от участия в этом вздорном предприятии.
– Тогда давайте сосредоточимся на том, что нам известно из писем. Генри Арнольд прибыл в Маргит где-то между четырнадцатым июня и седьмым июля тысяча семьсот девяностого года. Элизабет Арнольд последовала за ним после суда над Ринвиком Уильямсом, состоявшегося восьмого июля, и получила роль в Маргитском королевском театре, тогда как мужу ее это не удалось. Двадцать пятого июля тысяча семьсот девяностого года Генри Арнольд скончался, и его тело было найдено в одной из этих купальных машин.
С этими словами я указал на ярко раскрашенные фургоны впереди.
– Либо он был убит, а тело его – намеренно спрятано в купальной машине, – вставил Дюпен.