Не надо оборачиваться

— Товарищ майор, о собаке всё написано правильно. Ну, в смысле, как было. Чего я не просекла?

— О разнообразных суках — потом, — отмахнулся Нежный. — Скажи мне, Сорокина, что не так в этой куче бабского тряпья? А то чую какую-то лажу, а в чём дело — не улавливаю.

— Очень уж аккуратно всё сложено. Дамочка раздевалась, не торопясь. Ни о какой страсти и речи у них не было.

— Это как раз понятно. Ему за восемьдесят, какие там страсти? Его халат, кстати, тоже не брошен, а аккуратно повешен на спинку второго кресла. Нет, тут просто половой акт, не было даже имитации страсти или огромной любви. Но я о другом. Доводилось мне видеть одежду, сброшенную женщиной перед сексом. И той, что потом стала моей женой, и… впрочем, это уже моё личное дело. В общем, что-то тут неправильно. Давай разберёмся, что именно.

— Как, товарищ майор? — Люба почуяла неладное. — Я не вижу ничего ненормального.

— Это потому, что ты со случайными бабами мало трахалась. Или не трахалась вообще, неважно. Вот и не видела, как выглядит то, что они с себя снимают. А свои шмотки — не в счёт, на них глаз замылен, они для тебя всегда нормально выглядят, что б там с ними ни случилось. Короче, Сорокина, я сейчас запру дверь, а ты раздевайся.

— Не поняла!

— Чего тут непонятного? — удивился Нежный. — Раздевайся — это значит «снимай с себя одежду». Снимай, и не спеша, аккуратно складывай на другой стул. А потом посмотрим, что у тебя получилось, и сравним с тряпьём на этом стуле, — он шагнул к двери и запер её.

— Не собираюсь я этого делать! Я не стриптизёрша!

— Ты отказываешься выполнять мой приказ?

— Да! Потому что он неприличный!

— Не вопрос. Шеф ещё не ушёл. Пиши рапорт на его имя, что отказываешься выполнять мои неприличные приказы. Я тоже напишу рапорт, что не нуждаюсь в таких подчинённых, как ты. На этом и расстанемся. Тебя, наверно, переведут в отдел по работе с малолетней сволочью. В смысле, с несовершеннолетними правонарушителями. Да, ты толковый опер, но неподчинения я не терплю ни от кого, уж извини.

— Если меня уволят отсюда, то уже не возьмут ни на малолеток, ни в любой другой отдел, — тихо сказала Люба, готовясь заплакать.

— Вот сырость не разводи! — рявкнул Нежный. — И на мою жалость не дави — бесполезно! Я сам утром пытался шефу пожаловаться на судьбу, а ему — плевать. Думаешь, мне на твои слёзы не плевать?

— Неужели это обязательно? — слёзы уже текли по её щекам. — Но почему это всегда сваливается на меня?

— Потому что в куче бабского тряпья что-то не так. Нужна вторая куча, для сравнения. Сколько раз я должен объяснять, чтобы до тебя дошло?

— Пусть это сделает профессионалка, — неуверенно предложила Люба.

— Мне не нужна одежда, разбросанная по всему кабинету во время бесплатного, но профессионального стриптиза! И одежда проститутки меня тоже не интересует! Там разделась обычная женщина, причём перед мужчиной, который ей или неприятен, или безразличен. Мы имеем дело с бабой, и вряд ли с одной, поэтому я и затребовал в следственную группу женщину. Вылетишь отсюда ты, шеф направит мне другую, ты же не единственная баба в полиции, и она проведёт этот простенький следственный эксперимент. Считаешь, она чем-то хуже тебя? Что выбираешь — выполнять приказы старшего по должности и званию, или уволиться? Решай быстро. Прямо сейчас.

— Я могу раздеться одна? Сложу одежду, как было там, и сфотографирую. Или хотя бы в присутствии женщины, а не вас.

— Нет, Сорокина, нельзя. Я должен наблюдать, может, по ходу дела засеку что-нибудь полезное. Начинай. Или ждёшь, когда зазвучит музыка? Так её не будет. И без слёз, пожалуйста. Та баба, раздеваясь при мужчине, не плакала.