Я проследил за её рукой. Камера, о которой говорила Фудзисаки, угнездилась на уровне примерно седьмого этажа, едва различимая отсюда, на узорчатой капители одной из колонн. Я вытащил из рукава Линзу; семь камер высветились как «ближайшие». Две из них, как я быстро убедился, располагались вообще на соседних домах, и мне пришлось немного попотеть, пока я не нашёл нужную.
Я снова обернулся. Да, действительно: мне, может, и мешали подземный переход, статуя Клериссо и полицейское оцепление, но камере площадь была видна, как на ладони. Мне открывался вид и на парковку перед статуей Клериссо, и на оцепление, и на фасад Дворца собраний. Посредине, над входом, фасад венчала башенка с барочным шпилем; прямо под ней, приблизив камеру, я без труда отыскал распахнутое окно кабинета Сэкигахары.
Я убрал вид с камеры.
— Жюст, — сказал я, — спасибо.
— Всегда пожалуйста, Штайнер. — хмыкнула она. — О чём ты так задумался?
— О вечном. — отмахнулся я. — Когда, ты говоришь, Малкиной доложили про Сэкигахару?
— Примерно в… шесть часов? — глумливо передразнила Жюстина.
— Точно. — кивнул я, сбрасывая запись с камеры на Линзу. — Вот и посмотрим, что именно было в шесть часов…
— А если ничего не было? — спросила Фудзисаки, сложив руки на груди.
Я тяжело вздохнул и посмотрел на неё.
— Тогда мы в заднице. — сообщил я.
Мы прошли через подземный переход, протолкавшись через выходивших из метро пассажиров, и вышли на другой стороне площади. Вокруг Дворца выстроились патрульные, оперевшись на прозрачные щиты и спешно натянув шлемы с откинутыми забралами. Несколько сине-белых люфтмобилей стояли прямо на тротуаре; в одном из них, свесив ноги из салона, кто-то увлеченно поедал эклеры.
— С какой радости их столько нагнали? — глядя на оцепление, вслух спросила Жюстина. — Можно подумать, там не труп, а теннисный матч за титул чемпиона…
Я только хмыкнул. Сравнение было хорошее: теннис — национальный сатурнианский спорт, и теннисные фанаты прямо-таки обожествляют своих кумиров. Как правило, при этом они ещё и скоры на расправу, а в качестве аргумента предпочитают что-нибудь колюще-режущее. Ну или, хотя бы, увесистое.
Теннисные матчи и их последствия были для нас отдельной головной болью.
Но Фудзисаки была права. С тех пор, как мы распрощались с Гейдрих, количество патрульных, похоже, утроилось. Ни одно место преступления не требует такого количества охраны; а если Малкина и попросила защиты у полиции (на что имела полное право), то выстраивать ради неё целое оцепление?
Я мог бы понять, если бы под Дворцом собиралась разгневанная толпа — это могло бы оправдать щиты, шлемы и (я прищурился) гранатомёты у патрульных. Но толпы не было, да и не было причин гневаться: Конституционная партия ещё ничего не сделала.
Что-то было не так. Зачем здесь столько патрульных?
На стоянке, забравшись в «Муракумо», я затенил лобовое стекло до полной непроницаемости, чтобы затем вывести на него сохраненную запись с камер. Фудзисаки села рядом, захлопнув за собой дверь. Я отмотал запись на нужное место и включил её.
Запись демонстрировала фасад Дворца собраний, освещённый слабым светом люминёра, и открытое окно на пятом этаже. Странно было, что его никто не заметил с улицы — но в такую рань здесь было мало прохожих.
ebooksa