– Кое-что ты можешь проверить сразу же, – отвечал человек. – Отдай мне пятьдесят долларов, возьми бутылку и пожелай, чтобы твои деньги возвратились к тебе в карман. Если этого не произойдет, честью тебе клянусь, что буду считать сделку несостоявшейся и верну тебе деньги.
– Ты не обманываешь меня? – спросил Кэаве.
Человек торжественно поклялся, что говорит правду.
– Что ж, пожалуй, я рискну, – сказал Кэаве. – Ведь от этого беды не будет.
И он отдал свои деньги человеку, а человек протянул ему бутылку.
– Ну, черт в бутылке, – промолвил Кэаве, – верни мне мои пятьдесят долларов.
И что же – едва произнес он эти слова, как карман его снова стал так же тяжел, как прежде.
– Это и в самом деле чудесная бутылка, – сказал Кэаве.
– А теперь прощай, приятель! – сказал человек. – Проваливай отсюда, и дьявол с тобой!
– Постой! – сказал Кэаве. – Хватит с меня этих шуток. На, бери обратно свою бутылку.
– Ты заплатил за нее меньше, чем я, – заметил человек, потирая руки, – и теперь это твоя бутылка. А мне нужно только одно: побыстрей увидеть твою спину. – И с этими словами он позвонил своему слуге-китайцу, и тот выпроводил Кэаве из дома.
Очутившись на улице с бутылкой под мышкой, Кэаве принялся размышлять: «Если все, что этот человек говорил, – правда, я, кажется, опростоволосился. Но, может, он просто дурачил меня?»
Тут Кэаве прежде всего пересчитал свои деньги: ровно сорок девять американских долларов и одна чилийская монета.
«Похоже, что все правда, – сказал себе Кэаве. – Ну-ка, испытаем ее теперь по-другому».
Улицы в этой части города были чистые-чистые, прямо как корабельная палуба, и прохожих – ни души, хотя был уже полдень. Кэаве бросил бутылку в водосточную канаву и зашагал прочь; раза два он оглянулся: пузатая, молочно-белая бутылка лежала там, где он ее оставил. Кэаве оглянулся в третий раз и завернул за угол, но не успел он сделать и шага, как что-то ткнулось в его локоть, и – подумайте! – пузатая бутылка уже оттягивает ему карман бушлата, а узкое горлышко ее торчит наружу.
«Похоже, что и это тоже правда», – подумал Кэаве.
Что же сделал теперь Кэаве? Он купил в лавке штопор и, выйдя из города, направился в безлюдное поле. Там он попытался откупорить бутылку, но сколько ни ввинчивал в пробку штопор, его тут же выпирало обратно, а пробка оставалась цела и невредима.
«Какой-то новый сорт пробки», – подумал Кэаве, и тут он вдруг весь затрясся как в лихорадке и покрылся испариной: ему стало страшно.
Шагая обратно в порт, Кэаве увидел лавчонку, где какой-то человек продавал раковины, дубинки дикарей-островитян, старинные монеты, старых языческих божков, китайские и японские рисунки и прочие разные вещицы, которые привозят в своих сундучках матросы. И тут Кэаве осенила новая мысль. Он вошел в лавчонку и предложил хозяину купить у него бутылку за сто долларов. Торговец сначала только посмеялся и предложил Кэаве пять долларов; однако это и в самом деле была занятная бутылка – такого стекла не выдувал ни один стеклодув на земле, ее молочная белизна так красиво переливалась всеми цветами радуги, и такая таинственная тень трепетала у нее внутри… Словом, поторговавшись, как водится, хозяин дал Кэаве шестьдесят серебряных долларов за его бутылку и водрузил ее на полке в самом центре своей витрины.
«Ну вот, – сказал себе Кэаве, – я продал ее за шестьдесят долларов, хотя купил за пятьдесят, а по правде, и того дешевле, – ведь один-то доллар у меня был чилийский. Теперь проверим это дело еще раз».