В ту смену не спали еще двое, которым пришлось все это убирать. Ишмаэль и…
– Э-э… ты сказала…
– Мерзавец! – Я вскакиваю и сильно бью сына в лицо; за этой яростью стоит десятисекундное отчаяние с десятью миллионами лет отрицания. Он падает на спину, глаза распахнуты, как телескопы, на губах выступает кровь.
– Ты же сказала, что я могу к тебе прийти!.. – верещит он, отползая.
– Он же был твоим отцом, черт побери! Ты знал, ты был там! Он умер почти у тебя на глазах, а ты мне даже не сказал!
– Я… я…
– Почему ты не сказал, сволочь? Шимп велел тебе солгать, да?
– Я думал, ты знаешь! – кричит он. – Кто тебе мешал это узнать?
Моя ярость улетает, как воздух через пробоину. Обессиленная, я тяжело сажусь, утыкаюсь лицом в ладони.
– Это записано в бортовом журнале, – хнычет он. – Никто не скрывал. Как ты могла не знать?
– Могла, – угрюмо признаю я.
Я имела в виду, что не знала, но это вообще-то неудивительно. Через какое-то время в журнал перестаешь заглядывать. Есть правила.
– Никогда даже не спрашивала, – негромко добавляет сын. – Ну, как у них дела…
Я поднимаю на него взгляд. Дикс смотрит на меня безумными глазами с другого конца комнаты, прижавшись спиной к стене. Он так напуган, что не решается броситься мимо меня к двери.
– Что ты здесь делаешь? – устало спрашиваю я.
У него перехватывает горло, и со второй попытки он отвечает:
– Ты сказала, что я могу вернуться. Если сожгу свой линк…
– Ты сжег свой линк?
Он сглатывает и кивает. Вытирает кровь с губ.
– А что об этом сказал шимп?