Я знаю этих Крыс — они пару раз помогали мне, когда я преследовал добычу, спустившись в туннели, — но они точно не могут быть Змеями, о которых говорил Даверн. Крысы так же мало интересуются миром наверху, как живущие наверху интересуются ими. Но размышления о них наводят меня на одну мысль. Зная туннели, как никто другой, они могут вывести меня на след пропавшего Кардинала иди помочь мне в его поисках.
Вечером в воскресенье я отправляюсь на поиски Крыс, но не нахожу их. Они любят менять места, имея временные пристанища повсюду в туннелях под городом, так что придется потратить время, чтобы их найти. Я оставляю весточки в четырех местах их бывших стоянок, прося их связаться со мной, потом возвращаюсь на улицы, чтобы расспросить припозднившихся гуляк насчет слухов о Змеях.
Вернувшись домой, я тщательно моюсь под душем: зловоние в туннелях омерзительное, — потом заползаю в постель и лежу, уставившись в потолок, пока не засыпаю.
Понедельник. Похороны Фабио. Его внук пустил в ход свои связи, чтобы протолкнуть старого сводника вперед на листе ожидания. Они хотели провести церемонию вчера, но отложили ее на двадцать четыре часа, чтобы оповестить всех его родственников и друзей.
Фабио был католиком, о чем я узнал только после его смерти, и по нему будет отслужена заупокойная месса в его приходской церкви Св. Джуда. Это гигантское сборище. Тысячи людей заполняют церковь и ближайшие улицы. Никогда не видел такой огромной толпы на похоронах (на похоронах Фердинанда Дорака присутствовали сотни тысяч, но я пропустил это действо, поскольку лежал в больнице).
Священник произносит молитву по-латыни, как и просил Фабио. Я отключаюсь через две минуты, поскольку для меня это тарабарщина. Фло попросила меня сказать несколько слов, но я отказался. Публичные выступления никогда не были моим коньком.
Я сижу впереди — по настойчивой просьбе Фло, — окруженный тремя детьми Фабио и их потомством. Малыши ведут себя чинно, сидят молча, как маленькие ангелы. Я нахожусь в соответствующем моменту настроении, но лишь до тех пор, пока один из сыновей покойного не сообщает о том, что Фабио за десятилетия накопил значительную сумму и завещал разделить ее между молодыми наследниками, но только теми, кто вел себя достойно на его похоронах. Когда я слышу это, меня начинает разбирать смех — я оглядываюсь вокруг и вижу, что большинство скорбящих смеются и шутят, как того и желал бы Фабио.
Требуется не менее получаса, чтобы поставить гроб в катафалк, — каждый хочет дотронуться до него на счастье или произнести прощальные слова, — и еще полчаса, чтобы очистить квартал. Только небольшая часть толпы приглашена в крематорий. Избранные собираются на ступенях церкви. Это — семьдесят или восемьдесят человек — дети Фабио (без внуков, за исключением одного или двух) и ближайшие друзья.
Когда толпа редеет и мы можем добраться до наших автомобилей, кортеж отправляется в крематорий. Я взял с собой байк, хотя фактически никогда не пользуюсь им, находясь в образе Эла Джири. Это долгая поездка, и я пропущу начало службы, если поеду на нем.
Я паркуюсь позади церкви, показываю свое приглашение охранникам у входа и присоединяюсь к остальным присутствующим в большом приделе, стены которого задрапированы пышными портьерами. Фло и Зеба стоят в дверях, приветствуя пришедших и указывая им, куда проходить. Мое место оказывается в третьем ряду слева, около стены. Оттуда почти не видно гроба, что немало меня радует. Ненавижу похороны.
Когда все размещены, священник выходит вперед и читает прочувствованную отходную молитву по Фабио. Стараясь избегать лицемерных сентенций, он говорит, что знал о том, чем именно Фабио зарабатывал на жизнь, и, как духовное лицо, не может этого одобрить, но, тем не менее, испытывает к нему уважение.
— Он был человеком чести, держал свое слово и не приносил вреда другим, если, конечно, они первые не делали ему зла…
В конце своей речи он прочищает горло и краснеет.
— Я, хм, обычно остаюсь до самого конца, но Фло и Зеба придумали кое-какие вещи, так что я на самом деле не могу… — Он краснеет еще больше. — Короче, я подожду снаружи, — бормочет он и стремительно выходит, сопровождаемый удивленными взглядами присутствующих.
Зеба смотрит на нас. Она всхлипывает и улыбается одновременно.
— Мы все знаем, что Фабио был распутным ублюдком, — ворчливо говорит она, и в ответ на это заявление раздаются крики одобрения и аплодисменты. — Его последним желанием было уйти роскошно, и хотя он никогда не говорил, что именно имеет в виду, мы с Фло кое-что приготовили. Нам кажется, ему бы понравилось.
Открывается боковая дверь, огни тускнеют, и «Танной»[3] начинает играть «Эй, большой Спендер». Появляются шесть танцовщиц, их лица закрыты масками, на которых наклеена фотография Фабио. Они высоко задирают ноги, юбки разлетаются, обнажая бедра, корсеты, усыпанные блестками, туго подпирают груди. Девицы двигаются по спирали вокруг гроба, пробегают между рядами прихожан, потом собираются у гроба и устраивают стриптиз. Многие мужчины издают ободряющие крики и свист, и некоторые женщины им вторят. Все смеются и улыбаются, хотя улыбки смешаны со слезами. Первая девушка срывает с себя корсет под пронзительные крики. Потом вторая, третья, и так по очереди все шесть девушек обнажаются, исполняя непристойный танец, с масками Фабио на лицах, вихляя бедрами и грудями.
Впав в неожиданный для себя самого экстаз, я чуть не пропускаю вынос гроба. Пока танцовщицы извиваются в проходе между скамьями, гроб скользит к выходу по ленте конвейера, навсегда пропадая из глаз. Когда он проплывает мимо, я отдаю ему честь и желаю доброго пути.
— Если это не удовлетворило старого похотливого козла, то он слишком привередлив, — бормочет своему мужу одна из его дочерей, сидящая передо мной.
— Что его действительно порадовало бы, — отвечает он, — это если бы они запрыгнули в гроб и потерлись о его кости.
ebooksa