— Как я уже сказал, я могу возродиться, но только с помощью виллаков. Если они решат не воскрешать, меня постигнет реальная смерть, без всяких камбэков. Я не боюсь конца — всегда считал смерть любовницей, а не врагом, — но не спешу попадать в ее объятия.
— Расскажи мне о процессе воскрешения. Как они вернули тебя? Это больно? Что ты помнишь о прошлом?
В его глазах я вижу холод.
— Прошло семь или восемь лет с того времени, когда меня оживили в первый раз. Я ничего не помню о предшествовавших месяцах, ведь смерть — это небытие. Я очнулся в темноте. В тот момент я ничего не мог вспомнить о своей предыдущей жизни. Я кричал, как новорожденный, инстинктивно понимая, что меня могло бы и не быть. В мой мир вошел свет. Я увидел людей в белых одеждах, с белыми глазами. Они ощупывали мое лицо своими пальцами. Я был связан, но вырывался изо всех сил и смог освободиться. Я убил трех из них. Когда я преследовал четвертого, мое зрение заволокло зеленым туманом, и я вернулся в небытие.
Через несколько месяцев они снова вернули меня. На этот раз память у меня сохранилась. Кроме того, я был более крепко закован. Через переводчика один священник сказал, что они освободят меня, но, если я не буду подчиняться их приказам, они снова меня уничтожат.
Я дал им слово, что буду вести себя хорошо. Священник и его компаньоны взяли меня на ознакомительное посещение в эти туннели. Они сказали, что собирают армию и бойцы этой армии станут моими подчиненными. Виллаки хотели, чтобы я стал их номинальным лидером. Священник сулил несметное богатство и невероятные возможности, если я соглашусь. Будучи рассудительным человеком, я дал ему высказаться до конца. Когда он закончил, я задушил его и кое-кого из присутствующих, взял одного заложника и пошел искать путь наверх. Но через несколько минут зеленая мгла снова окутала меня. Я мог только вопить от боли, когда мое тело расползалось на части и пустота забирала меня к себе.
Вами замолкает. Его левая рука крепко сжата. Костяшки пальцев побелели от напряжения.
— Существование — тюрьма, так думают священники. — Он усмехается. — Я живу по их правилам, подчиняюсь их прихотям. Можешь представить, как это унизительно?
— Просто сердце кровью обливается, — усмехаюсь я, думая о всех невинных душах, которые он загубил, и не нахожу в себе ни капли жалости.
Он пристально смотрит на меня, его губы приподнимаются, обнажая оскал зубов.
— Вероятно, ты считаешь это подходящим концом для твоего старого доброго папочки.
— Вообще-то — да.
Он скалит зубы в усмешке.
— Рано радуешься, это не конец, это только начало. Я вернулся в третий раз, твердо усвоив, что нельзя воевать против священников. Я делал то, что они приказывают, говорил с их наемниками, обещая им город. Я позволил им убить себя перед молодыми мужчинами и женщинами, чтобы зажечь благоговейный страх в их сердцах.
Надолго меня не оставляли в живых. Бывали долгие месяцы, когда они не нуждались во мне. В это время я оставался гнить в чистилище. Я боялся таких периодов, боялся, что они не вернут меня назад, но спорить не имело смысла. Поэтому я смирился со своей судьбой и стал ждать лучших времен. И теперь они уже почти настали.
Он пересекает комнату и, присев рядом, стискивает мое колено. В тусклом свете его зеленые глаза злобно сверкают.
— Они обещали мне свободу! Еще несколько месяцев, и я смогу бродить по миру, как делал раньше. Я снова стану смертным — больше не будет воскрешений из мертвых, и я смогу свободно жить и убивать в оставшийся мне срок.
— Ты веришь виллакам?
— Разумеется нет, — раздраженно бросает он, — но в данном случае они сдержат свое слово. Они поклялись на крови, а это для них священно. Если все пойдет хорошо и ты будешь делать то, что тебе говорят, то я…
— Минуточку, — останавливаю я его. — Какое я имею к этому отношение? У меня нет ни малейшего желания снова видеть тебя на улицах города. К чертовой матери семейные узы! Лично мне ты милее мертвый, чем живой, но без разбора отбирающий чужие жизни.