— Конечно, не к волосам, — улыбнулся князь моему испугу. — Только девушки вплетают в косы цветы. А женщины прикалывают магнолию ближе к сердцу.
— И наверняка это имеет какое-то сакральное значение? — с долей подозрительности спросила я.
— Ничего особого, — отмахнулся князь, но мне лгать он совершенно не умел, да и румянец на щеках его выдавал.
— Саид, — требовательно произнесла я, глядя на мужчину, который неловко и явно впервые пытался прицепить цветок. Князь поджал губы и сосредоточенно продевал веточку магнолии между петельками, которых я изначально не замечала. Вот чего он мучается? Продел бы в одну петельку и нормально. Саид простых путей не искал, а может, просто боялся, что я вытащу цветок, едва он уберет от него свои руки. — Не думайте, что я забуду свой вопрос.
— Цветы магнолии дарят только любимой, — буркнул князь.
В его глазах застыло упрямство, уверена, начни я опять говорить о непозволительности подобного отношения ко мне и о неправильности его чувств, он и слушать не стал бы.
— Красиво и очень символично. Любовь, как сорванный цветок, столь же прекрасна и недолговечна.
Настроение у меня стараниями того же князя было лиричным, а стало быть далеким от оптимизма.
— Нет! — Мое толкование Саиду совершенно не понравилось, и он вмиг вспыхнул эмоциями и негодованием. — Юноши всегда дарят именно бутон, как символ своей любви, и только от девушки зависит, как она с ним поступит. Выбросит, отвергнув тем самым даже ухаживания; приколет к платью, дав понять, что молодой человек ей симпатичен; вплетет в волосы, если сама испытывает схожие чувства к дарящему. А еще цветок всегда дарят в первой половине дня, чтобы девушка с заходом солнца поставила его в воду и узнала, что судьба уготовила для нее в семейной жизни. Чем дольше не завянет бутон, тем дольше будет в семье царить любовь. А если у ветки появятся корешки, и она приживется, то это высшее расположение богов для пары.
— Саид…
— Я знаю, что ты сейчас скажешь. Что мы не пара и никогда ею не будем, — перебил меня князь. — И ты можешь поступить с цветком, как тебе заблагорассудится: выкинуть, растоптать, забыть поставить его вечером в воду. Это твое право и решение. А я буду дарить тебе магнолию каждое утро в надежде…
— Саид, давай договоримся: я поставлю вот эту ветку в воду, а ты пообещаешь не разорять собственный сад? Хотя бы на то время, что я гощу в твоем доме.
Мне хотелось стукнуть князя чем-нибудь тяжелым по голове, чтобы он наконец-то отвлекся от своей влюбленности и опять стал тем нахальным степняком, каким я его знала пять лет назад. По крайней мере, тогда он бесил меня, а сейчас просто с ума сводит своими романтичными порывами, каждый раз будто специально заставляя сравнивать его и Двэйна. И ладно если бы Саид притворялся, чтобы поразить меня, но нет, в его искренности я не сомневалась. Тем горше мне было принимать все эти знаки внимания.
— Хорошо, Анна, — светлая улыбка озарила лицо князя. — Я…
— И ни слова больше о любви, — в очередной раз перебила друга. — Вообще! Я ничего не хочу о ней слышать, ни в притчах, ни в иносказательных фразах. Ничего. Так что соберись, Саид, на сегодня ты мой друг, советник, брат, защитник. Пошли, а то время идет, мы же еще дом не осмотрели, на озере не побывали. И хватит лыбиться, а то мне начинает казаться, что ты до сих пор под действием наркотика.
— Как пожелает моя госпожа, — с ехидством произнес князь Мансур, отвесил мне безупречный придворный поклон и подставил локоть.
Правда, улыбаться он так и не перестал. А я была уверена, что он опять обидится. Похоже, в мужчинах я совершенно ничего не понимаю. И тут напрашивается вопрос, а так ли виноват Двэйн в том, что мы с ним отдалились друг от друга? Вдруг то, что я старалась не становиться между ним и работой, он воспринял, как мое равнодушие к нему? Ведь нормальная жена не стесняется требовать к себе внимания.
Какое-то время мы молча прогуливались по аллейкам. Впереди в пяти шагах скользили трое степняков, сзади нас Пазыл и еще парочка телохранителей, остальных я не видела. В целом охрана меня пока устраивала, у них как-то получалось практически сливаться с местностью, что я постоянно забывала об их присутствии. К тому же, как сказал Саид, только Пазыл говорил на алардском языке, остальные им не владели. Удивительно, но если бы князь не упомянул, что у них входу другой язык, я не скоро вспомнила бы об этом. А все потому, что Джанжуур говорил со мной без малейшего акцента, да и те две служанки, что были в его гареме. И даже преступница голосила вполне понятно, а ведь если вспомнить, она старалась отвечать или односложно, или формировать простые фразы. Не поэтому ли Джанжуур заподозрил меня и Августиана? Ведь если рассудить логически, зачем местным преступникам подбирать исполнителей, которые владеют не только родным рамхасским, но и алардским? Кто-то слишком умный решил пустить расследование по ложному следу? Или у убийства более прозаичная подоплека и кому-то просто мешают дружеские отношения Аларда со степью?
Пока я в голове составляя список политических оппонентов, которые мечтали бы перехватить наш договор или, того хуже, развязать войну, Саид вывел меня к небольшому озеру. Или лучше назвать этот водоем прудом? Или большим бассейном? Судя по каменным бортикам и лестнице, уходящей в воду, последнее предположение было ближе всего к истине. Хотя надо отдать должное тем людям, которые все это построили, они умудрились на относительно небольшой территории разместить все так, что сад казался таинственным лабиринтом, а дом и забор совершенно терялись на фоне растительности.
— Саид, а разве небезопасно иметь собственную набережную? — спросила у мужчины, поднимаясь с ним по ступенькам небольшой насыпи, которая защищала дом от разлива реки.