Слушатель

Доверься мне. Эти два слова он сказал Роуди Паттерсону на станции сегодня днем.

Как? — спрашивал он себя. — Как я могу просить Роуди довериться мне, забывая при этом об Элли Колдуэлл?

В конце концов, он знал мисс Элеонор гораздо дольше, чем Роуди — она была замечательной девушкой и вдобавок красавицей. Она заслуживала лучшего, так почему же Кертис уговаривал сам себя выторговать у нее очередной шанс для Роуди, несмотря на то, что… Ну, хорошо, Роуди не был плохим. И, возможно, он действительно был хорош — для какой-нибудь другой женщины, но точно не для мисс Элеонор! И что бы Кертис ей ни сказал, что бы ни сделал, ничто не изменит того факта, что они с Роуди просто не подходят друг другу.

Так… что же делать?

Он двигался на восток по Рэмпарт-Стрит, не слишком спеша, но и не медля. Этим жарким субботним вечером на улице выстроился карнавал разноцветных автомобилей и тёк еле движущимся потоком по дороге. Разномастный транспорт на Рэмпарт-Стрит смешивался в единый калейдоскоп, что делало преодоление этой улицы не самым легким делом: некоторые граждане, отдавая дань традициям, продолжали передвигаться в конных экипажах, другие же — как и сам Кертис — предпочитали велосипеды. И более-менее быстрым передвижением, пожалуй, могли похвастаться лишь последние.

Кертис привык к этому маршруту, так как проезжал по нему каждый день, однако сегодня он несколько изменялся: после пересечения Канал-Стрит юноша планировал обогнуть Французский квартал и повернуть налево на углу Северной Рэмпарт-Стрит и улицы Губернатора Николлса, что должно было привести его в пригород Треме.

Пока он продолжал мерно крутить педали, в городе начали зажигаться уличные фонари, а большие здания в центре понемногу принялись испускать свет из множества квадратных окон. Кое-где среди наступающих сумерек стал загораться и пылать жидкий огонь красного, синего и зеленого неона. Воздух был напоен зноем, и в дыхании проносящегося мимо ветра Кертис улавливал пестрый букет запахов, хорошо ему знакомый и являющийся своеобразной визитной карточкой Нового Орлеана. Сначала до него донесся запах роз и других благоухающих цветов из магазина флориста Симонетти, что стоял под открытым небом недалеко от угла Рэмпарт- и Говенор-Стрит. Немного дальше дрейфовали теплые и сладкие запахи печенья, пирожных с глазурью и оладий с сахарной пудрой из пекарни миссис Делафосс — Кертис часто останавливался там по дороге домой, чтобы купить что-нибудь для своей мамы. Он чувствовал легкий укол стыда, потому что сегодня у него совсем не было на это времени. Затем воздух наполнялся ароматом крепкого кофе, который обжаривали и подавали в Центральном кафе, неподалеку от которого Кертис как раз пересек Канал-Стрит и услышал восьмикратный перестук колес собственного велосипеда, миновав четыре линии трамвайных путей. После этого к общему букету примешался горьковатый фимиам жженого ладана Французского квартала и прочие приправы жизни, сопутствующие ему и спешивающиеся в комплексный аромат, в котором можно было различить металл и выхлопные газы автомобилей и автобусов, проезжавших мимо. В довершение этого ансамбля послышались более приземленные запахи конского навоза, который был не только неотъемлемой частью некоторых видов транспорта Нового Орлеана, но и основной заботой уборщиков. Наконец, Кертис уловил илистый, болотный флер от реки, над которой в разгаре августа, казалось, сгущалось огромное желтое облако, окутывавшее столетние дубы и висевшее среди них подобно сверкающим нитям позолоченной паутины.

Это был его город. Его мир. Кертис знал и любил каждый квартал между станцией Юнион на Южной Рэмпарт-Стрит и своим домом на Северной Дебигни-Стрит. Он чувствовал, что каждый дюйм этого города наполнен жизнью, и он позволял себе думать, что тоже внес в нее свою лепту. По правде говоря, он считал себя важной частью Нового Орлеана — как и других носильщиков станции Юнион. Он помогал людям в их путешествиях, перевозил их багаж и в некотором роде двигал колеса поездов. А что может быть более высоким призванием, чем это?

За его велосипедом тянулась небольшая деревянная тележка на трех резиновых колесах, где лежал его темно-синий костюм, аккуратно свернутый и упакованный в коричневую бумагу, защищавшую его от пыли. Поверх этого свертка стояла небольшая, не менее аккуратно завернутая подарочная коробка, обмотанная белой бумагой и перевязанная золотой лентой. Кертис расстарался, самостоятельно упаковывая подарок для Авы Гордон на ее день рождения.

В раздевалке на станции Юнион, где носильщики хранили свою униформу под бдительным контролем Ол Крэба, Кертис принял душ, чтобы смыть с себя вокзальную пыль, а затем оделся в красивую одежду, предусмотрительно взятую с собой: темно-синие брюки, свежевыглаженную белую рубашку и новую сине-белую бабочку, которую он купил в четверг. Его ботинки были черными и блестящими, как и он сам. Брючины Кертис закрепил маленькими зажимами, чтобы ткань не цеплялась за велосипедную цепь и не пачкалась об нее. Он смотрелся в большое квадратное зеркало над умывальником, когда завязывал галстук-бабочку, и, слава Богу, его сосед Хармон Утли помог ему разобраться, как это делается, потому что дома его мама махнула рукой на сложность этого дела и вернулась в постель.

В зеркале Кертис видел молодого человека, которому только что исполнилось двадцать, который был, по правде говоря, не так красив, как Роуди Паттерсон, но, с другой стороны, его лицо не замерло во времени, как у «Беззубого» Бигджо Кумбса. Это, пожалуй, устраивало Кертиса. К тому же, ему часто говорили, что у него большие светлые глаза и приятная улыбка. От себя он мог добавить, что у него были хорошие белые зубы — опять же, в отличие от другого парня, приходящего ему на ум. Больше Кертис не чувствовал в себе никаких внешних особенностей, но он и не привык выделяться — что в этом такого? Его мама всегда говорила, что самое важное, чтобы через лицо было видно сияние личности, а затем добавляла, что иногда видит, как глазами Кертиса на нее смотрит ее отец. Это огорчало ее, и после этого она, как правило, возвращалась в постель.

В свете загоревшихся городских фонарей он продолжал двигаться вперед, и вскоре на него, словно лавина, обрушился звук джазовой трубы, доносившийся из открытой двери клуба. Яркий красно-голубой неон окрасил улицу, и Кертис почувствовал, как его сердце начинает биться ускоренно. Езда на велосипеде была тут ни при чем — к ней он был привычен. Нет, его, наконец, полностью захватило и взволновало предвкушение событий грядущего вечера. С ума сойти, его же пригласила на день рождения Ава Гордон! Он ведь думал, что она даже о существовании его не знает, хотя он каждый день замелял ход рядом с ее домом. Лишь однажды, когда она вышла на прогулку, он набрался смелости и, обливаясь холодным потом от волнения, поравнялся с ней, остановился и поздоровался.

Эти воспоминания были живы по сей день. Он помнил, что поначалу Ава Гордон разговаривала с ним слегка натянуто, но затем, когда он назвал ей свое имя, в ее взгляде проступила заинтересованность, и она переспросила:

— Кертис Мэйхью? Кажется, я слышал о тебе. Ты какая-то шишка?

А он тогда улыбнулся в ответ, пожал плечами и сказал:

— Нет, я — это просто я.

Она была такой прекрасной. Такой юной. И пахла она тоже прекрасно, как корица и гвоздика, смешанные в банке, которую выставили на солнечный свет, чтобы прогреть. Ава Гордон любила красивые шляпки, и Кертис никогда не видел ее без белых перчаток. Впрочем, нельзя сказать, что ему вообще часто доводилось видеть ее: после того короткого разговора это случилось всего пару раз — Кертис заметил ее, глядя сквозь кованые ворота, когда она сидела на качелях на переднем крыльце или за столиком в саду, наслаждаясь лимонадом и беседой с другими девушками. И вот, в среду утром, когда он проезжал мимо его дома, Ава Гордон вдруг позвала его из-за ворот. Должно быть, она специально поджидала его, помня, что он часто проезжает мимо ее дома. Осознание этого приводило Кертиса в запретный восторг. В то утро Ава Гордон попросила его прийти на вечеринку в честь ее дня рождения, и напомнила, что начало в семь часов вечера в субботу.

— Конечно, я приду, Ава. Не пропущу это ни за что на свете! — ответил он.

И Кертис точно знал, что преподнести ей в качестве подарка. В тот первый день, когда они заговорили, вокруг них кружила желтая бабочка, точно фея из волшебной сказки, решившая связать их невидимыми нитями, привлечь друг к другу еще ближе. Сначала она приземлилась на шляпку Авы Гордон, а затем перелетела на плечо Кертиса. Он хорошо помнил, как Ава негромко рассмеялась, когда он сказал: «Боже, кто послал тебя подслушивать личные разговоры?», и звук ее смеха напоминал журчание фонтана в летнем саду. Так что ему сразу пришло в голову найти брошь в виде бабочки. После работы в четверг он отправился колесить вверх и вниз по широкой Канал-Стрит, изучая товары магазинов, пока, в конце концов, не обнаружил в лавке Кресса маленькую желтую брошку с эмалированной бабочкой с золотыми стразами на крыльях. Она была просто великолепна, и Кертис купил ее, не раздумывая, хотя знал, что эта трата нанесет его кошельку существенный ущерб.

Велосипед продолжал нести его вперед, и вскоре Кертис приблизился к повороту на улицу Губернатора Николлса, незаметно для самого себя начав крутить педали чуть быстрее. Когда он свернул налево, то уже почти летел, и ему пришлось буквально пронестись между двумя автомобилями, водители которых возмущенно ударили по клаксонам. Едва обернувшись, Кертис направился на север, к месту своего назначения. Теперь по обеим сторонам улицы возвышались большие особняки и жилые дома элиты пригорода Треме. Все они были защищены кирпичными стенами и коваными железными воротами.