«Титаник». Курс по черной Луне

22
18
20
22
24
26
28
30

Став на колени и не обращая внимания на Стеллу Марис, ковыряющую ножом дверь, он начал визгливым негромким речитативом:

Тьмой Твоей, что закрывает Солнце Во Имя Пребывающего во Мраке, Стоящего за Чертою, Во Имя Того, Кто заставляет содрогаться основания миров! О, услышь мой зов! Из Девяти Краев Запределья! Из Семи Колодцев Пустоты, Выйди, Владыка! Эгх’яггихн! Владыка Черного Пути! Шерензи глинг т’сатти Хукулту кванг хиш ринчен кайбуд Трульма даатуа манарасс аччитилаас! Таальтааль ш-шара-шас!

Монпелье не знал, из какой седой старины пришли эти слова. Может быть он сейчас заклинал каких-нибудь ассирийских бесов или повторял взывания последних пиктских жрецов.

Он не знал, что это за язык. Его учителя говорили, что первым магическим языком был язык мифических Нефелимов.

Но слова, звучавшие сейчас в ночной тишине в каюте современнейшего корабля, высшего порождения цивилизации разума и науки, были исполнены угрюмой темной дикой силы, пришедшей из совсем других эпох.

Не прекращая своего зловещего молебна, француз простер руку над каменным черепом из индейской гробницы и, не колеблясь ни мгновения, полоснул ножом по запястью.

Кровь его брызнула на реликвии.

Ачутар-шшакамаль читлаль! Сетхи! Сетхи! Йилг-Кагу!! Шаддай агход!!! Хла п’хам! Баал! Баал! Баал! Баал! Зо! Зо! Де т’хамше гвало!

И с каждым словом будто бы что-то, чему нет названия, входило в каюту, невидимо сгущаясь в воздухе. То, чему не было дела до силы могучих машин и до неверия людей, эти машины создавших.

Sth’a Aal Nrheg Naboos Nattaru Sent! Shez Marduck Apan! Utmor Tev Ezeyaya! Ma Barraio Ioel Kotha! Athor-E-Bal-O Abraoth! Iao Sabao! Warr-ron!!!

— выкрикнул Монпелье на выдохе.

И при последнем слове от косяка отскочила первая щепка…

* * *

— Что за гадостная погода! — пробормотал старший офицер, посмотрев на серебряный брегет, выуженный их кармана пальто. — Этой ночи не будет конца. Еще только половина двенадцатого. Скверная ночь! Поверьте, Моуди, в самый сильный шторм я был бы куда спокойнее. Тогда, по крайней мере, хоть видно было бы, что творится вокруг. А тут все глаза сломаешь, а ничего не различишь.

Моуди опустил бинокль.

— Давайте бросим якорь, пока взойдет солнце, — ехидно сказал он.

— Здесь глубины почти две тысячи пятьсот ярдов, — возразил Мэрдок. — Чтобы выполнить ваше предложение, надо оказаться на дне моря.

— Да, это вы верно заметили, мистер второй помощник.

После недолгого молчания Мэрдок спросил:

— А вы, наверное, мой юный друг, раздражены тем, что вас не позовут на завтрашний бал?

— Если честно… — процедил молодой офицер. — Согласитесь, ночью на мостике будет не так приятно, как в нашем главном зале среди высшего общества…

— Вот поплаваете с мое, — ухмыльнулся Мэрдок, — и вам тоже надоедят эти балы и торжественные обеды и ужины с пассажирами из кают-люкс. Где вы будете как бедный родственник среди важных господ и чопорных леди, у которых одна жемчужина в ожерелье стоит больше, чем вы заработаете за год. И даже если какая-то скучающая особа завяжет с вами интрижку, вы для нее так и останетесь всего лишь кем-то вроде конюха или парикмахера. Взять в любовники моряка, конечно, более достойно светской дамы, нежели актера или грума. Но суть-то будет та же самая. Если на то пошло, лучше уж заведите роман с простой девчонкой из третьего класса или со стюардессой, как…

Он умолк, личная жизнь Лайтоллера его не касалась, да и вообще сплетничать он не любил.

Моуди смотрел вдаль. Когда они проходили полосы тумана, отсветы корабельных огней рождали причудливую игру света и теней, делавшую все нереальным, размытым, как на старинных фотографиях. Он подумал о Жанне, пассажирке из того самого третьего класса, молодой вдове рыбака из Нанта. Она вчера ему сказала, что, прибыв в Нью-Йорк, обязательно сообщит ему, в какой гостинице остановится.