Выбравшись, Юрий уже на палубе покачал головой. Жизнь все же выкидывает странные коленца!
Вот он сейчас на огромном лайнере в середине Атлантики ищет убийцу своего старого хоть мимолетно знакомого, с которым могли бы оказаться в одной экспедиции, вместе искать какую-нибудь Землю Санникова…
Он вздохнул, отчего-то вспомнив первые месяцы в Петербурге по возвращении из ссылки. Как он быстро убедился, мимолетная слава исследователя тайги и тундры не слишком-то помогает в жизни. Скромное пособие от Географического общества расстаяло, как и не было. Места в штате бывшему ссыльному не нашлось, и он вспомнил, что как-никак учился юриспруденции. Он писал в трактирах прошения за целковый, отсиживал в приемных судейских и консисторских чиновников, хлопоча за старушек-повинциалок или каких-нибудь негильдейских купчиков, которым жадность или нехватка денег помешали нанять настоящего адвоката.
И когда к нему обратился старый знакомый отца Берг, управляющий графа Зарембы-Пулавского, из особняка которого воры увели фамильный сервиз через ловко выставленное кухонное окно, он согласился лишь по одной причине. Тот заплатил семьдесят рублей аванса, обещая, что не потребует возврата в случае неудачи, а Юрий уже неделю питался пустыми щами и черным хлебом и задолжал «красненькую» квартирной хозяйке.
Он тогда полдня сидел, вспоминая подробности, услышанные им в разное время от товарищей по неволе. А потом отправился на Сенной рынок и, заходя то в один, то в другой сомнительный трактир, и выпив по чашке дрянного чаю, заводил с хозяевами разговоры. Мол, хочу купить серебро старинное с гербами, не слышно ли чего?
И уже на следующий день к нему на улице подошел худосочный мужик в драной косоворотке с бегающими глазками хорька и хрипло пробормотал: «Слышь, бродяга, ежели насчет графского добра интересуешься, то завтра в полдень подгоняй на Сенной в кабак к Дуньке и пять „углов“ захвати, верное дело…». В указанное время Юрий не без опаски явился к означенной Дуньке, имея в кармане сто двадцать пять рублей, врученных Бергом. И в обмен на пачку банковских билетов получил увесистый мешок с сервизом. Все прошло без сучка, без задоринки. Не пригодились ни предусмотрительно положенный в правый карман кастет, ни гирька от безмена на веревочке — в левом.
Так он стал еще и разыскивать краденное, и преуспел, надо сказать. Выкупал его иногда за треть цены, иногда, если везло, за десятую часть. Помогало знание воровской «музыки» да еще несколько вовремя названных имен уважаемых в этих кругах людей, с которыми сводила судьба в ссылке и за тюремной решеткой. Да еще, как ни странно, революционное прошлое. Как доверительно сказал ему один старый блатеркаин[12] с Лиговки: «С тобой спокойно дела иметь можно:
Ростовцев и теперишний свой заказ получил то лишь потому, что юристов, знающих английский, не особо модный в свете язык, было немного, а те, что были, затребовали за поездку за океан уж совсем неприличные деньги. И чего греха таить, в мечтах Юрий видел, как на гонорар откроет настоящую, с кожаными креслами и золоченой табличкой, адвокатскую контору, куда наймет пару тройку молодых способных помощников присяжного поверенного…
А ведь жизнь могла повернуться и по-другому…
«Юра, поймите…»
В памяти, как будто вчера это было, ожил вечер трехлетней давности. Серое питерское небо за окном. Серый дымок над пахитоской в тонких пальцах. Серые глаза, с какой-то грустью смотревшие на него из-под длинных ресниц…
— Юра, поймите… Сейчас не времена Данте и Беатриче и даже не девятнадцатый век! Любовь? Я в нее не очень верю.
— Аглая, милая…
— Не надо, Юрий, я, смею думать, достаточно хорошо знаю мужчин, чтобы понять, что вы мне хотите сказать. А еще я знаю жизнь. Я хоть и генеральская дочь, но когда родилась, мой батюшка был всего лишь штабс-капитаном, и я на себе испытала, что такое бедная жизнь в заштатном гарнизоне в глухой провинции. Видела и как матушка считает медяки, и в какой нехватке живут прочие гарнизонные офицеры. Не буду долго говорить, мне сделал предложение наследник мукомольных заводов, и я склонна его принять. Останемся же друзьями, Юрий…
— Прощайте, Аглая Тихоновна! — услышал он как будто не свой голос.
Он даже не сказал тогда Аглае, что ради того, чтобы остаться с ней, он отверг предложение Обручева, самого Обручева! присоединиться к экспедиции, в планах которой было многое: и загадочная долина Елюй Черчех, и даже проверка слухов о будто бы находках в тамошних реках алмазов. (Экспедиция та не удалась, да не в этом же дело).
От воспоминаний он вернулся в сегодняшний день.
Верхнюю палубу заполняла фланирующая публика, все больше — третий класс. Немцы с каменными челюстями, евреи с бакенбардами-щетками, смуглые левантийцы. Шумные фламандцы в своих огромных шапках и пестрых шарфах, французы в беретах, молодые славянские парни в рубахах с вышивкой (Словаки? Русины? Кроаты?) Зеленые и желтые фартуки, цветастые платки, домотканые рубахи с затейливым узором вышивкой, старовидные кафтаны, меховые шапки, желтые и красные сапоги, жилетки из овчины. Молодые люди без церемоний знакомились и через пять минут начинали прогуливаться по палубе под ручку, а некоторые уже украдкой целовались и с обожанием смотрели друг на друга.
Среди толпы попадались выгуливающие собак стюарды, а то и пассажиры выведшие на воздух своих четвероногих питомцев. Те вели себя почти благонравно, не пытаясь навалить на палубу кучку или облаять публику. Юрий невольно умилился, глядя, как девчушка лет семи подбежала к французскому бульдогу на поводке у представительного мужчины и положила ему ладошку на холку. Пес добродушно заворчал, а хозяин столь же добродушно улыбнулся. Вообще на борту оказалось неожиданно много детей, повсюду слышался заливистый смех, выкрики на многих языках — от ирландского и валлийского до арабского. Удивленные глазенки взирали на густо дымящие трубы и море далеко внизу. Ребятня затевала игры и ей, казалось, не мешало то, что зачастую речь их друг другу непонятна. Иногда мамашам приходилось оттаскивать непослушных малышей, уж слишком разыгравшихся. Были тут и игры другого рода. Не раз и не два он наблюдал как девушки с взвизгами убегали от пытающихся их догнать парней, причем погоня доставляла удовольствие и тем и другим.
Высоко над кормовой палубой между фок-мачтой и грот-мачтой была натянута антенна корабельного радиотелеграфа. Она громко жужжала и потрескивала, и пассажиры, гулявшие по палубе, нет-нет, да и задирали головы, бросая на нее удивленные взгляды.
ebooksa