Кайноzой

Обычный старый питерский дом, которому лет полтораста. Ну то есть в Москве он стал бы украшением улицы и все восхищались бы тем, какой он дряхлый и облезший, какие у него разные по форме окна, какой красивый подъезд, простите – парадное, жаль, что решёткой перекрыто и надо входить через дверь для прислуги, радовались бы, что ни коммунисты, ни капиталисты по какой-то удивительной причине дом не снесли.

А в Питере таких домов в три этажа – хоть на завтрак ешь.

– Басков – в честь певца? – блеснул я эрудицией.

– Нет, в честь народа в Испании, – ответил Михаил. – В царское время тут находилось их консульство, пока большевики в угоду дружественному испанскому правительству не разорвали с басками отношения.

Всё-таки у кваzи очень плохо с чувством юмора. Я-то пошутил про Баскова, а он мне в ответ начал историческую лекцию читать.

Мы вошли в подъезд – тут был домофон, но, видимо, в городе кваzи отпала нужда держать подъезды запертыми. Да и впрямь, зачем? Алкоголь они не пьют, сексом практически не занимаются, писают очень редко. Вот и отпали три основные причины, по которым живые люди заходят в чужие подъезды.

Поднявшись на второй этаж (подъезд был на удивление светлый, чистенький, подремонтированный), мы остановились перед одной из квартир. Михаил почему-то проигнорировал кнопку звонка и негромко постучал.

Секунд через десять дверь открылась, и мы увидели хозяина – высокого седовласого старика в безукоризненно выглаженных чёрных брюках и белой рубашке. Я даже скользнул взглядом по ногам, но напрашивающихся лакированных туфель не обнаружил, вместо них были старые шлёпанцы. При виде Михаила старик доброжелательно улыбнулся, но на меня посмотрел строго, изучающе.

Я обратил внимание, что звука отпираемого замка не было. Михаил, как выяснилось, тоже.

– Аристарх Ипатьевич, – с укоризной сказал Бедренец. – Вы опять не закрываете дверь!

– Михаил Иванович! – с достоинством ответил старик. – Не приучен я двери закрывать. Не стоит обо мне беспокоиться.

– Отнюдь не о вас я беспокоюсь, но о ваших соседях, – твёрдо сказал Бедренец. – Здоровье ваше хорошее, однако внезапный сердечный приступ никого не щадит. А что как восстанете и пойдёте по соседям пировать?

– Вы зря подозреваете меня в безрассудстве, – старик поднял тощую руку и продемонстрировал выглядывающий из-под манжеты рубашки (безукоризненно чистой, но уже застиранной, лохматящейся нитками) браслет «мёртвой руки». – Умру – сразу же пойдёт сигнал в органы… – Аристарх Ипатьевич посмотрел на меня и уточнил: – К его коллегам!

– Откуда такой вывод? – восхитился я.

– Я старый диссидент, – с гордостью сообщил старик. – Мне ли не знать вашего брата?

– Стрижка, выправка и характерный взгляд… – пояснил Бедренец. – Мы так и будем стоять на пороге?

– Входите, прошу, – старик сделал шаг в сторону. – Вы сами, Михаил Иванович, набросились на меня с претензиями! Поэтому обвинения в негостеприимстве я отвергаю!

Квартира Аристарха Ипатьевича совершеннейшим образом отвечала моим представлениям о жилище старого питерского интеллигента и диссидента. Была она слегка запущена, перегружена старыми книжными шкафами и поставленными одна на другую книжными полками. Узкий коридор (разумеется, тоже уставленный полками) вёл в единственную комнату, где стояли книжные шкафы, узкая кровать (так и подмывало её назвать койкой) и половинка письменного стола. Да-да, именно половинка – стол был древним и изначально столь огромным, что для этой комнаты оказался велик. Так что стол распилили пополам, доведя до нормального офисного размера и с той стороны, где не было ножек, прикрутили металлическими скобами к книжному шкафу. На столе стоял какой-то древний компьютер со здоровенным системным блоком, я даже затруднился опознать его возраст. Умели же раньше делать технику, не то что сейчас.

При нехватке метража квартира имела великолепную кубатуру, поскольку потолки были высотой метров в пять, как и положено в старом питерском доме. На месте Аристарха Ипатьевича я бы как минимум мезонин тут организовал. Правда пришлось бы куда-то девать огромную хрустальную люстру, свисающую с потолка на цепи.

Люстре было лет полтораста как минимум. Наверное, изначально в ней горели свечи.