А. А. Прокоп

— «Не сейчас. Ненужно тебе всё — это сейчас».

По окончанию политических дебатов, начался шедевр сериального киноискусства, где происходили одни и те же события, что и в огромном количестве других шедевров. И только названия имели заметные различия, хотя и это было совсем необязательным. Павел смотрел минут десять внимательно, пытался вникнуть в происходящие события, старался воспринять положительный облик главного героя, который как, и положено должен был нейтрализовать отрицательных персонажей. Только киношные образы в сознании Павла и через десять минут оставались киношными образами. Ещё через пять минут, его начала раздражать наигранность сюжета, а по истечении ещё пяти минут он заснул. Телевизор продолжал вещать. Сериальные герои исполняли роли. Хорошие парни дарили гражданам иллюзию, что и в их невеселой реальности существуют пропитанные честностью герои. Убегают, прячутся и всё одно попадаются в ловко расставленные сети злодеи. Меняются лица, по-другому написанными бывают буквы, играет вечно одна и та же музыка. Правит каждым телевизионным вечером бесконечная череда очень далеких от действительности иллюзий, что здорово выполняют свою работу, которая и заключается в том, чтобы иллюзия всегда была на шаг впереди от реальности.

Павел снова спал чутко. Чужая обстановка и отсутствие привычки, тем более ночь и её странная далекая от города тишина. В городе ночью тоже тихо, и выходя с сигаретой на балкон Павел, частенько наслаждался замершим на несколько часов привычным миром, но здесь совсем иное, что-то ненормальное, что-то необычное проникающее внутрь слишком большим объёмом, подчиняющее себе, что дышать и то можно через раз.

Павел слушал ветер и два раза встал покурить. Приоткрыл дверь, затем оставил её не закрытой до конца. Печка перестаралась, было жарко. Может от этого и не спалось. Может от нервов, а может, от того, что спряталось в темноте за стволами четырех огромных кедров. Иногда оно двигалось, шипело что-то злое голосом ветра, и Павел почти, как в детстве старался не смотреть на силуэты кедров, пока быстрыми затяжками сгорала сигарета. Приоткрытая дверь помогла Павлу, он так и не вытащив клетчатого одеяла — уснул. Ветер продолжал свистеть над верхушками кедров. То, что было ниже, о чем-то разговаривало с ветром, а Павел спал, не видя и намека на сновидения.

Следующий день погрузил Павла в полное безделье. Проснулся он рано слонялся по небольшому домику. Ближе к десяти утра заставил себя выполнить своё обещание заключавшиеся в отмывке холодильника. Затем убирался в комнате и кухне. Подметал пол, вытирал пыль. Непривычная работа первое время занимала его и казалась чем-то забавным, но прошло это быстро. Желания навести порядок в двух комнатках второго этажа у Павла не появилось.

Сварив четыре сардельки на обед. Выпив большую кружку ароматного чая, Павел отчетливо почувствовал, что его добровольное отрешение от мира, будет не таким радужным, как он предполагал. Стены начинали давить. Подкрадывалось непривычное одиночество, когда не звонит через каждые полчаса телефон, где нет никаких планов, которые так часто казались бессмысленными. Постоянная мелочная пустота — пропав, заставила вспомнить о себе. После обеда Павел испытывал весь комплекс, того, что называется плохим настроением. Со злобой натирал сухой тряпкой свой автомобиль. Всё время поглядывал на отключенный телефон. Вспоминал, почему он не подает признаков жизни. Пытался, успокоиться, снова натирал автомобиль — смотрел на часы пока всё — это не надоело ему, и он ни уселся в маленькую, старенькую беседку, по правую руку от входа в дачный домик.

Не востребованность с бессмысленным бездельем уступили своё место прибывшей волне страха. Через две минуты размышлений страх обрел почву под ногами и вплотную приблизился к Павлу. Уселся на скамейку возле него, кажется лукаво улыбнулся, произнеся что-то вроде: — «привет», или всё — это Павлу показалось в тумане его сдавленного тисками сознания, но то, что он произнёс фразу: — «на дачу не езди там света нет. Бродяги местные провода оборвали» — было абсолютно точным и к тому же говорил страх эту фразу голосом, всё того же Резникова.

Павел нетвёрдой рукой хотел угостить того сигаретой. Тот сначала отказался, смотрел, как курит Павел, затем сам попросил сигарету, — и Павел дружелюбно выкурил её за него. Пахучий дым поднялся к потолку беседки. Дыму ничего кроме потолка не мешало, он преодолев преграду по сторонам, растворился в огромном объёме воздуха. Исчез, оставив Павла и страх на прежнем месте. Они молчали. Каждый думал о своём, но это не длилось слишком долго. Павел понял, что страх кого-то ждет. Всё время поглядывает на узкую грунтовую дорогу, на обступившие её могучие стволы кедров. От этого Павлу стало совсем плохо. Он хотел прогнать страх из своей компании. Захотел, как и вчерашним вечером остаться в одиночестве, но от чего-то не смог или может, просто не решился. Страх смотрел на Павла зеркальным отражением, и не было, и тени сомнения, что он передразнивает Павла надсмехается над ним, но стоило Павлу поймать того за этим занятием, как тот сразу делал серьезное выражение лица, и тут же о чем-то философски задумывался.

Правда, через десять минут страх куда-то исчез. Только Павел уже точно знал, что тот вернется и как, оказалось, произошло — это довольно скоро. Прошло не более часа, — и вновь была та же скамейка, под крышей всё той же беседки. Павел повернул голову вправо. Страх сидел на своём месте. Павел повернул голову влево, — и по грунтовой дороге пересекаемой корнями кедров, тихонько спускался с горочки шикарный кроссовер Бориса. Страх подмигнул Павлу, затем улыбнулся, а его надменное лицо сообщало с полной торжественностью: — «Ну, что я говорил. Я здесь ни при чём. Это всё они, господи, если бы ты знал, как они мне всё надоели, но, так же как и тебе».

Павел не отрывал взгляд от автомобиля Бориса, тот примостился возле авто самого Павла. Борис, облаченный в гражданскую одежду вышел первым, а когда открывшаяся дверь переднего пассажирского сидения выпустила через себя Петра Аркадьевича Столпнина, то Павел и страх, всё так же сидящий рядом с Павлом, перестали дышать, постаравшись накопить внутри, как можно больше воздуха, полагая, что он может стать последним.

— Паша, что за фокусы — громко, развязано и с чувством несомненной претензии произнёс Борис, протягивая Павлу свою крупную ладонь.

Петр Аркадьевич сделал это, куда более аристократично и сказал с улыбкой на лице.

— Нехорошо.

От этого слова страх испугавшись своего обособленного положения, мгновенно заскочил внутрь Павла, начал давить изнутри своим непомерным объёмом. Сам же Петр Аркадьевич изменился. Он вроде бы сошёл с когда-то давно просмотренной старой кинопленки, и даже одежда современного покроя, включающая в себя джинсы какую-то новомодную курточку, не могла обмануть Павла. Глаза, эти ни с чём несравнимые старомодные усы. Холенные барские руки с перстнями на пальцах, и ещё хорошо, что не просматривался Выдыш, а был полностью оживший персонаж ушедшего слишком далеко отсюда времени. Только и этот вторичный обман был бесполезен, и Павел ни за что на свете бы не поверил в столь детскую игру в перевоплощение, то, что Выдыш находится внутри исторического фигуранта, точно так же, как страх, который прячется в самом Павле, не было никаких сомнений.

— Какие еще фокусы. Отдохнуть решил немного от суеты городских дел — выдавил из себя Павел, отвечая Борису.

Петр Аркадьевич присел напротив Павла и пока беззаботно осматривал окрестности.

— Не рассказывай мне сказок. Я твой старый друг, и ты знаешь, на какой службе я состою. Меня очень беспокоит твоё душевное состояние.

— Нормально всё со мной — ответил Павел.

— «Ты Боря значит с ними. Правильно я тогда подумал. Но, как это может быть. Неправда это, недолжно так быть» — думали Павел и страх, на этот раз полностью найдя между собою общий язык.

— Ничего с тобой ненормально. Нормально вернуться домой к семье, а не прятаться здесь от всего мира. Я разговаривал с Оксаной. Она сама мне позвонила и она очень беспокоится. Я даже скажу больше, чем беспокоится.