Черты лица правильные… лопоухий… так это почти незаметно.
А вот дурость — так очень даже заметно. Что жених не шибко умен, Гражина поняла сразу, стоило ему рот открыть. Ну не будет разумный человек сходу другого разумного человека в благоглупостях топить.
— Вы прям меня вдохновили, — промолвил жених, приложивши обе руки почему-то не к сердцу, но к животу.
— На подвиг? — не удержалась Гражина.
— На стих! Я пописываю, знаете ли, иногда, — скромно потупился он.
— Главное, чтоб не при людях…
— Что?
— Ничего. Я всегда восхищалась поэтами, — солгала Гражина.
За ложь эту простится. Положено девице ее лет поэтами восхищаться, особенно теми, которые пишут о любви, а вряд ли жених ее потенциальный отыскал иные темы.
— О, что вы, я не поэт, я так…
— Пописываете…
— Именно… а хотите, я вам прочту!
— Нет, — Гражина, как и подозревала, осталась неуслышанной. Жених вскочил. Вновь прижал ладони к животу — может, мается им? — и очи воздел к потолку. Очи эти он имел дурную привычку пучить, отчего лицо, и без того не слишком омраченное интеллектом, вовсе обретало некоторую дуроватость.
Он сделал глубокий вдох.
И возопил.
— Расцвела над поляной калина…
Гражина закрыла глаза.
— Отвечай же скорее, Гражина…
И на колено бухнулся.
Весело захлопала панна Белялинска.