– Сгинь, – буркнула я, снимая куртку.
– Ты поедешь, – заметил он невпопад.
– Исчез!
– Ах, какие мы сегодня нервные! – ухмыльнулось мое безумие. – А всё из-за совести, да? Говорят, порой она портит убийцам жизнь. Вон, Раскольников из-за нее на каторгу пошел, а ты…
– Заткнись! – я едва удержалась от желания швырнуть в него снятым ботинком. Не поможет, только чужое имущество испорчу.
– Ладно-ладно, – он миролюбиво поднял руки, – я пришел, только чтобы сказать. Ты поедешь. Ты засиделась. Закислилась. Забыла, что значит быть ведьмой. Ты поедешь – и наживкой станешь добровольно, – лишь бы вспомнить. Забыться. И забыть.
Я молча отвернулась. Сняла второй ботинок, поставила обувь на полку и подняла конверт. Замерзшие без перчаток руки покраснели и мелко тряслись. Поеду – не поеду, какая разница...
– Ушел, – попросила я устало.
Парень помедлил – и растворился в зеркальном отражении прихожей. Я почувствовала, как мой затылок перестал буравить чужой взгляд, и обернулась. И снова – я. Длинные красно-рыжие волосы, собранные в неряшливый хвост, лицо – в крупных веснушках... и не только лицо. «Солнышко тебя поцеловало», – говаривала Верховная. А я думала, что поцелуями дело не обошлось. Солнышко меня изнасиловало, со вкусом, не раз и без фантазии.
Погасив свет в прихожей, я прошла на кухню, включила чайник и взобралась на подоконник. Квартиру неплохо освещали многочисленные многоэтажки-«муравейники», уличные фонари и собственно чайник. Обняв колени, я бездумно смотрела то на улицу, то на лежащий передо мной конверт. Сиял свежий снег, и уличный свет отражался от низких туч, разгоняя густой вечерний мрак. И выплетая из бликов слабое силуэтное отражение меня в темном окне. Сейчас – меня...
Эта дрянь обнаружилась три года назад. После острых приступов вины, ужаса с прижиганием «угля» и ярости от потери силы и привычной жизни я впала в бессильное отчаяние, спряталась от всего мира, разговаривала только с собой... И так и обнаружила – что не только с собой. Кто-то из наблюдающих об этом прознал, доложил Верховной, а она сразу собрала консилиум.
Через два месяца исследовательских пыток и бесконечных изучений ведьмы, работающие со сферой души, постановили: я не одержима, ни духом убитого, ни чьим-либо еще. Но из-за шока и затяжного стресса слегка тронулась умом, и у меня развилось оригинальное раздвоение личности. Пассивное, безопасное и статичное. Сформировавшись в некий рудимент, частичка моей личности и души застыла в одном образе, никак себя не проявляла (кроме глупых разговоров через отражающую поверхность) и не эволюционировала. К счастью. И от меня отстали, велев раз в полгода проходить осмотр. На всякий случай.
Говорят, совесть – это умение выносить мозг самому себе. А я ухитрилась вынести не только мозг. Без анестезии провела трепанацию души, а исцелиться после не смогла.
Конверт притягивал, но я стойко его игнорировала. Заварила травяной чай, нашла в буфете пару последних пряников и вернулась на подоконник. Снова посмотрела на конверт и вздохнула. Глупо в моем положении ждать чуда, но что-то внутри его ждало. И рефлексы ждали, что вот-вот из «угля», источника силы, появится первая информация – о прошлом, настоящем и немного о будущем... Но источник иссяк, доступ к чудесам прижгли... Значит, пора спать. И жить, как прежде.
Открыв окно, я без сомнений швырнула подачку Верховной в снежно-осеннюю ночь. Магическая вещь всегда возвращается к своему хозяину... Закрыв окно, я одним глотком допила чай, разделась, поправила сбитые за ночь простыни и легла спать. Доброй ночи, Злата... Нет, врать нехорошо. Просто ночи. О том, что что-то может быть добрым, я давно и успешно забыла. На всякий случай.
...и я проснулась. Комнату заливало обманчиво теплое солнце, одеяло валялось на полу, и страшно хотелось пить. А руки и ноги были ледяными, словно...
Сев, я обняла колени. Не может быть... С «углем» я потеряла способность – и право – видеть вещие сны. И ладно, сон про будущее, такие и обычные люди видят. Этот сон – из прошлого. Я насмотрелась их предостаточно, чтобы распознавать мгновенно. Старое, очень старое прошлое, не год и не два...
ebooksa