Экспат

— Мадмуазель, попрошу. Как же много ты можешь сделать выводов за три часа знакомства, — едко сообщила Агнетт, но пикировку развивать не стала. — Да, я была очень не согласна с тем, что за меня решали и решили родители. Часто срывалась в путешествия, какие–то глупые авантюры… без криминала или веществ — просто очень глупо звучащие сейчас. Я собиралась уйти в журналистику, но как назло, именно в момент поступления убили группу Боски.

— Подожди, это когда — коррумпированный мэр, мясорубка и шесть журналистов?

— Именно. В общем, была истерика, грань сердечного приступа, угроза остракизма. Пояснять, что такое остракизм, нужно?

— Не стоит.

— Как мило… так что я ушла в сторону социальной антропологии. Интересно, и есть потенциал оказаться подальше от дома. Четыре года, последипломный отпуск, стипендия. И вот я тут, дальше только глухие колонии.

— На мой взгляд, неплохое развитие истории.

Они чокнулись и снова отхлебнули.

— Знаешь, Агнетт, могло быть сильно хуже.

— Ну и насколько?

— Представь, что не ты тяжелый ребёнок у флегматичных родителей, а флегматичный ребёнок у тяжелых родителей. Отец — безумно ревнует мать и неспроста. Та уходит со всеми вещами, пока ты учишься в убогой школе, а отец пашет в мастерской. Не оставив даже записки. Твой старик пытается отвести душу хоть на чём–нибудь. А ты вытаскиваешь себя за шкирку из депрессивного, умирающего пригорода, и попадаешь в университет. А в то время, как тебе заливают сказки про постдок и научную степень — старик садится плотненько на отводящее душу занятие. На ставки.

Рыжая опустила глаза.

— Я не понимал, насколько это дерьмово, пока не увидел, как он спустил две тысячи крон за десять минут. Десять! Настаивать, блокировать счета обходными путями, давать пощёчины и ввязываться в драки — бесполезно. Он говорит «Это был последний раз», а потом знакомый букмекер встречает тебя на вокзале и сразу же начинает выбивать свежий долг. Я решил разорвать порочный круг, закрыть все долги и сдать отца в хорошую клинику, где ему бы поставили блок–имплант.

— Это очень дорогое удовольствие, — тихо проговорила Агнетт, внимательно следя за лицом Эрнеста.

— Особенно долги. Долгов было тысяч на двадцать. Эмэнэсы заработают столько за год. А за год он бы проиграл ещё пять минимум. Так что я отчислился и записался в армию, — глубокий глоток, долить апероль. — В экспедиционный корпус. Короткий контракт, два года. Там платят сорок восемь в год, если с доплатами определенного рода. Мне они полагались. Вот только когда я вернулся домой, то обнаружил, что папаша умудрился заложить не только всё и вся, включая этот самый дом и свою душу. Но и львиную, блядь, долю моих боевых.

— И как ты поступил?

— Расплатился с некоторыми из займодателей, чтобы усыпить бдительность остальных. Подкупил знакомого офицера, чтобы тот оформил моё опекунство над отцом. А заодно спугнул «серых» и «чёрных» букмекеров и ростовщиков. И официально обанкротился прежде, чем получил боевые. Коррупция иногда здорово помогает, сама понимаешь. Перевёз отца на недальнюю колонию. По местным законам его забрали в дом престарелых. Видишь ли, на нормальное по их меркам частное лечение денег уже не оставалось. Но оставалось на спокойную жизнь в приличном заведении, так что пришлось подчиниться. Иногда я получаю сообщения, что он и там умудряется играть. На конфеты.

— Я не тот, кто может тебя винить. Хотя, если честно, многие на моём месте станут, — хмыкнула Агнетт. — А как ты выбил эмиграционную квоту? С колонии и сюда… даже мне это стоило кучи нервов.

— Выполнял кое–какую не очень чистую работу, а что заработал — тем и платил. Не будем об этом.

Некоторое время они молчали, наблюдая, как через один столик от них двое крепких работяг всё громче спорят о «хозяевах». Точнее, девушка наблюдала, а парень остывал после резкой вспышки эмоций. История ещё не покрылась пылью, и сомнения о том, верно ли он поступил, всё ещё иногда приходили в голову молодому иммигранту.

Впрочем, как известно, чем меньше настроение выпивать — тем лучше идёт попойка. Так что дальше должно было быть лучше. А так «Грязный Гарри», несмотря на весь свой шум и дым, Эрнесту нравился. Много людей, но большая часть знает друг друга и периодически перебрасывается парой фраз. Незнакомых не задирают. Алкоголь не очень дорогой, а в помещении достаточно тепло при хорошей вентиляции. А что дым стоит туманом, и на нулевом этаже творится нечто — так бывает всякое.