Рауха плюнула в лицо худому. Банда загоготала.
— Тощий, а кошка–то с коготками!
Вожак повернулся к отцу и состроил одобрительную рожу.
— Знаешь, папаша, а ведь такие тоже кое–кому нравятся… — он легко провёл ногтем от шеи и ниже, до ночной рубашки, оставляя красный след. — Неужели мне нужно её забрать, чтобы ты оторвал жопу от стула и нашел проклятые две с халфом тысчонки?
Цагеров поднял взгляд. В нём не было смирения — только ярость, но это совсем не смутило Тощего Барри. Юный вожак смотрел в пасть джосеру, едва унёс ноги от самого злого безопасника на всех Мыловарнях, и какой–то там докер не мог его напугать. Особенно — теперь. Ударить нейрохлыстом, настроенным на страх? А может, по дочурке? Вон как судорожно дергается папашка.
Модная ухающая мелодия прервала складывание фирменной неприятной усмешки Барри. Он показательно облизнулся прямо перед Раухой, пояснил:
— Извините. Деловой партнер, — дождался, пока усмешки подчинённых стихнут.
И, наконец, принял «улиткой» вызов. Этот абонент был слишком важен для текущей ситуации. Даже несмотря на все косяки предыдущего сотрудничества в то время, когда от «кислых» было куда больше нынешних двух дюжин.
— Да.
— Рад слышать, что ты ещё жив, тощий, — сухо буркнул мужской голос по ту сторону соединения.
— А уж я как рад, дружище, представить себе не можешь, — протянул Барри.
— Могу.
— Да неужели?
— Именно. На три сотни урдалебских жетонов.
Барри едва не поперхнулся. Это было куда больше, чем весь его осколок банды заработал за прошлый месяц.
— Четыре сотни, говоришь?.. отличное предложение, дружище, просто отличное.
— Говорю триста двадцать, болван.
— Триста восемьдесят — это верхняя граница самоокупаемости, герр…
— Без имён! — рявкнул собеседник.
— Что ж, герр Безымянный, триста шестьдесят меня вполне устроят.