– Господи Иисусе, — сказала Тесса. — Глазам не верю! Вот это ракурсы!
Шеветта вытащила Райделла за дверь и вскарабкалась на вездеход сзади (там было что-то вроде коляски), оставив место для Райделла.
– Стойте, — сказал Райделл. — Мы не можем просто так их оставить…
– Мы?! Приятель, ты никуда не едешь… — но тут круглолицый мальчишка заметил чейн-ган и заткнулся.
– Езжайте, — сказал Фонтейн. Он стоял теперь в дверях, обнимая одной рукой мальчика за плечи, который недавно был в шлеме, глаза парнишки смотрели на Райделла с равнодушием зверька. — Езжайте. У нас все будет в порядке.
– Мне очень жаль, — сказал Райделл. — Жаль, что так вышло с лавкой…
– Задницу твою будет жаль, если ты сейчас не уедешь.
Шеветта услышала, как со стороны Сан-Франциско завопила какая-то женщина, и изо всех сил дернула Райделла за ремень, так что от ширинки его "хаки" отлетела пуговица. Он забрался в "коляску", сел напротив Шеветты, одной рукой держась за сиденье, другой крепко держа чейн-ган.
Последнее, что видела Шеветта, это была светящаяся девушка, которая говорила что-то человеку по имени Конрад. Потом "сетчатый" врубил двигатели, и вездеход рванул в сторону города.
– До свидания, Фонтейн! — прокричала Шеветта, но ей показалось, что он ее не услышал.
Ей вспомнилась ночь, когда загорелись холмы над кондоминиумом, вспомнилось, как в темных кустах вокруг дома проснулись птицы, чуя огонь. Их пронзительные голоса.
Сейчас, сквозь грубо сколоченный фанерный навес над головой, она чувствует утробный рокот большого пожара.
60. КРЫСЫ ВСЕ ЗНАЮТ
Фонтейн понимает, что мост и вправду горит, когда, выглянув наружу, видит крысу, бегущую в сторону Окленда. Потом вторую. И третью. Крысы все знают, а "мостовые" крысы считаются самыми знающими — да и как им такими не стать, когда на них постоянно охотятся дикие "мостовые" коты и многочисленные не менее дикие дети, вооруженные рогатками, сделанными из авиационного алюминия и хирургических резиновых трубок. Эти "мостовые" рогатки убийственны не только для крыс; их владельцы любят использовать шарики плотной влажной глины — военная хитрость, пришедшая из Средневековья, ее со счетов не скинешь.
Фонтейн смотрит, как мимо несутся крысы, и тяжко вздыхает. В лавке у него где-то спрятан пожарный топор, трофей с буксира, затонувшего в 2003 году в Китайской бухте, а также огнетушитель, но он не думает, что от них будет какой-нибудь толк, хотя прорубить топором в стене дыру и выпрыгнуть прямо в бухту — это тоже вариант. Интересно, вправду ли там полно акул, как думают здешние дети. Он доподлинно знает, что в бухте водятся рыбы, мутировавшие из-за оксидов, которые образуются от соленой воды на пирсах у кабельных башен.
Но Фонтейн пережил многочисленные катастрофы — и общественные и личные, — и в нем теперь живет вера, которая не полагается на случай или надежду, что все в конце концов будет хорошо. И уж во всяком случае, всегда есть силы, с которыми никто не способен бороться, а если кто и способен, то уж точно не Фонтейн.
И вместо того чтобы спешно рыться в шкафу, куда, как смутно помнит, он засунул тот пожарный топор, — Фонтейн берет щетку и начинает прибираться в лавке, стараясь захватить как можно больше стекла и смести в одну кучу. Стекло, размышляет он, относится к той субстанции, которая занимает относительно мало места, пока его не разбили. Но в то же время, вспоминает он чей-то рассказ, стекло — это жидкость, если рассматривать по-настоящему космические временные отрезки. Любое стекло в любой раме, в любом окне претерпевает бесконечно медленный процесс таяния, оседания, расползания, вот только едва ли хоть одно окно переживет тысячелетия, необходимые для превращения в твердую лужу.
Тем временем к бегущим крысам присоединяются люди — разношерстная толпа, какая обитает лишь на мосту. Фонтейн только надеется, что Кларисса и дети в безопасности; он им звонил, но никто не брал трубку, а оставлять сообщение было довольно бессмысленно, учитывая обстоятельства.
Он оглядывается и видит, что голограммная подружка Райделла стоит на коленях у койки, говорит что-то мальчику. Рядом с ним сидит профессор, одолживший у Фонтейна "кит ган". Фонтейн поражен: они производят впечатление одной семьи, не правдоподобной, возможно, но не лишенной тепла. Фонтейн достаточно долго живет на свете и кое-что понимает в техническом прогрессе, чтобы ломать себе голову над вопросом — кем или чем является эта девушка: она похожа на компьютерную игрушку, которая будто вышла из компьютера и сидит у вас в комнате, и найдутся люди, думает он, которым это очень нравится.
Он натыкается на загубленных кукол-близняшек, лежащих в силиконовой пене. Теперь молчат все. Когда он сметает их в кучу осколков, его охватывает ужас. И тогда, отставив метлу, поднимает одного из младенцев за безжизненную руку. Выносит маленького кукольного японца наружу, кладет на спинку перед лавкой. Потом всех по очереди, и, когда он кладет последнего, мимо лавки тяжелой увалистой походкой тащится грузная тетка с тюком каких-то пожитков. Она видит, что делает Фонтейн, и начинает кричать. И кричит, пока не скрывается с глаз, и ее все еще слышно, когда Фонтейн возвращается в лавку, думая о Турмалине, своей первой жене.